Моя Африка - Юрий Маркович Нагибин

душевной обостренности, когда ранить может даже картонный меч. Любое, пусть самое поверхностное явление жизни, если оно хоть как-то соприкасалось с его болью, обретало для него роковую значительность.

На другой день Юсеф исчез. Ну, «исчез» слишком сильно сказать, ибо его местопребывание недолго оставалось в тайне: он уехал в деревню, где жили его родственники и где он недавно приобрел несколько федданов земли. Юсеф — землевладелец!? И все же не представляло большого труда понять причины, побудившие его обратиться к земле. Ему необходимо было почувствовать незыблемую твердь под ногами, ему претило сейчас все зыбкое, многосмысленное, хотелось простоты и надежности во всем — и прежде всего в окружающих людях. Хотелось земли и неба, солнца и дождя, вола и ягненка, рассвета и заката, запаха молока и трудового пота…

Вскоре представилась возможность проведать Юсефа. Мне дали пропуск для поездки на фронт, иными словами — в Исмаилию и Порт-Саид. И не нужно было делать большого крюка, чтобы заглянуть к Юсефу. Он жил в прифронтовой полосе. По пути к фронту, в комендатуре маленького городка, меня настигло сообщение, что в связи с изменившимися обстоятельствами пропуск аннулируется. Видимо, противник готовил нападение, быть может, уже начались военные действия, и командование не хотело подвергать опасности гостя. Было чертовски досадно и обидно, но что поделаешь?..

Впрочем, Юсеф, которого я отыскал за деревней, в поле, — он бесцельно брел по пыльной дороге, прочь от своей маленькой машины в пустоту догорающего заката, — был на этот счет другого мнения.

— Вы хотите в Исмаилию? — сказал он тусклым голосом. — Думаю, это можно устроить. Там у меня полно знакомых.

— Спасибо. Юсеф, но приказ есть приказ.

— Ах да!.. Я совсем забыл…

Все остальное время, что мы провели в деревне, Юсефа не покидала молчаливая задумчивость. Мы пили мятный чай у многосемейного феллаха из пиалушек с щербатыми краями и ели пахнущую дымом лепешку. Хозяин, немолодой, источенный работой человек с умными, притерпевшимися ко всему спокойно-насмешливыми и добрыми глазами, сказал мне, когда установилось взаимное доверие:

— Забирайте-ка отсюда Юсефа.

— Я вам мешаю? — обиженно спросил тот.

— Нет, мы тебе мешаем.

— Чем же?

— Отрываем от дела.

— Он изучает жизнь, — пришел я на помощь Юсефу.

— Нет. Он томится. А изучать жизнь — пустое, надо жить свою жизнь, и все. Он так раньше и делал.

— Занятно, когда о тебе говорят, как о мертвом, — заметил Юсеф.

— А ты мертвый и есть, — спокойно произнес феллах. — Если человек опускает руки, как еще о нем сказать?

— Ох, какой умный!..

— Ты писатель, — продолжал феллах, — тебе это выпало на долю. И нечего заноситься. Это труд, такой же труд, как всякий другой. Ты бросил писать, я не выйду в поле, что тогда будет?

— Ух ты! — сказал Юсеф. — Вот не думал, что я вам мешаю!

Хозяин усмехнулся и погрузил в пиалу свое маленькое морщинистое лицо…

Внезапно Юсеф надумал ехать со мной в Каир. Решение это явилось полной неожиданностью и для его величавой матери, и для младшего брата, и для сестры с мужем, живущих в большом доме с позолоченной мебелью и пышными картинами в багетных рамах, но сейчас каждое его решение оказывалось неожиданностью для близких.

Весь наш обратный путь шел сквозь ночную пасмурную непроглядь. Казалось, фары машины сами наводили дорогу впереди, словно переправу через тьму. И странно в черной пустоте возник сторожевой пост — деревянный гриб, а возле него расхаживал рослый часовой. К своему глубочайшему изумлению, я узнал в нем… Ахмада. Да, того самого Ахмада Неисчерпаемого. Тут не могло быть сомнений, хотя он сильно изменился за минувшие годы, не постарел, нет, напротив — скинул груз лет и жирка, создал себе сухое, статное тело воина.

— Ахмад! — сказал я. — Вот где привелось встретиться!.. Вы не помните меня, Ахмад?

Часовой не ответил. В темноте ярко блестели белки его напрягшихся глаз.

— «Скарабей»… Поездка в Луксор… Сокровища Тутанхамона… — пытался я оживить его память.

— Это было так давно! — послышался глубокий голос Ахмада. — Все переменилось. Сейчас другой век.

— Да, — сказал я с грустью. — Конечно, мне было легче запомнить вас.

— А как та… рыженькая? — тихо спросил часовой.

— Вы помните ее?.. Даже в другом веке!.. Не знаю, Ахмад, мы больше не видимся… А что вы сторожите здесь?..

— Свою душу, — ответил Ахмад медленным голосом, — эти звезды и всех живущих на земле…

— Он прав, — задумчиво произнес Юсеф, когда мы тронулись дальше. — Звезды, которые он сторожит, светят над всем миром…

В Каире нам вдруг понадобилось идти смотреть несравненную Фатиму. Она выступала в одном из вновь открывшихся кабаре в районе Газы.

Круглый, нежный и мускулистый живот Фатимы был столь же красноречив, как и годы назад, когда я впервые увидел несравненную. Публика жарко приветствовала свою любимицу.

— Молодец Фатима! — Юсеф вздохнул. — Она может…

— Конечно, молодец. Фатима — стойкий солдатик!

— Ах, господи! — его покоробил мой назидательный тон. — Когда говорят пушки, молчат музы.

— А как же в Отечественную?.. — начал я, но Юсеф не дал мне договорить.

— Не надо аналогий! Все происходит впервые. Но мне… мне совестно сейчас писать!..

— Если я правильно понял того крестьянина, то сейчас совестно не писать.

Юсеф посмотрел на меня желтыми, как Нил, глазами и замолчал на весь вечер, на весь оставшийся мне в Каире срок…

…Слушая тонкий, нежно спотыкающийся голосок шкатулки, я вспоминал о наших встречах с Юсефом, о последнем, неловком и трудном, разговоре, за которым наступило безмолвие, и о телефонном звонке одного арабиста, недавно вернувшегося из Каира: Юсеф снова пишет, один за другим выходят его рассказы, и так он никогда еще не писал.

1967 г.

Они любили своих детей

Когда незнакомые люди из года в год встречаются на пляже, они начинают улыбаться друг другу, затем здороваться, порой даже обмениваться короткими репликами: «Как вода?», «Ну и жарища сегодня!», «Слышали, акула покусала мальчика?», «Боже мой, только этого нам еще не хватало!». Их взаимному расположению способствовало то, что все они приводили на пляж своих детей, мальчишек и девчонок, от двух до двенадцати лет, и каждый угадывал в другом фанатичного отца. Все же они не были официально знакомы и, встретившись случайно в городе или на базаре, в кафе или казино, не раскланивались, не замечали друг друга, а порой — вполне искренне — даже не узнавали. Им нужен был пляж, шум моря, крики чаек, голоса детей, чтобы мгновенно возникло узнавание — улыбка, кивок, несколько ничего не значащих приветливых слов.

Все эти люди были жителями Суса, но лишь двое принадлежали к коренному