Моя Африка - Юрий Маркович Нагибин

водорослей. За прилавком обольстительно улыбался юноша, с глазами, как сковороды, и тоненькими усиками, — младший из четырех сыновей Ахмада. Позади юноши до самого потолка громоздилась яркая дребедень, воняющая клеем, коленкором, химикалиями, воняющая подделкой, настолько, впрочем, откровенной, что это не вызывало досады. «Ручной вязки» фабричные коврики, «золотые» часы из меди, обувь и дамские сумочки: из эрзац-кожи, древние скарабеи, рассыпающиеся под рукой, бабуши небывалых размеров, безобразные тюбетейки и фески на клею, цветные тряпицы непонятного назначения, крепчайшие и дешевейшие «турецкие» сигареты, кальяны и трубки — словом, полный ассортимент беднейших лавчонок арабского базара, такой странный и неуместный на самой богатой торговой улице города.

Но держался Ахмад среди этого жалкого барахла с достоинством и широтой короля торговли. Он усадил нас на диванчик с потертой бархатной обивкой, угостил сигаретами, куда более дорогими, чем на витрине его лавчонки, распорядился подать кофе. Его лицо сияло гордостью, впервые он предстал перед нами не как служащий, а как предприниматель у кормила собственного дела. За кофе Ахмад делился своими планами: его ближайшая цель — установить торговые отношения с Советским Союзом… Из жалости и симпатии к большому ребенку каждый из нас пожертвовал несколькими пиастрами для покупки какой-нибудь ненужности — скарабея или цветной тряпки. Но Ахмад понимал торговлю своеобразно, он придерживался разорительной системы поощрений. Купивший скарабея получал в премию тряпицу, а купивший тряпицу — скарабея или нежный профиль Нефертити на куске песчаника; безумец, приобретший бабуши, был награжден феской, а другой, из азартного любопытства расщедрившийся на кальян, получил полосатый халат.

— Ну что, может Ахмад торговать? — самодовольно спрашивал счастливый этими ловкими сделками великан.

— Да, — ответил кто-то из нас, — пока Ахмад имеет службу, он вполне может торговать…

…В последние дни Ахмад не отходил от нас ни на шаг. Он принимал участие во всех экскурсиях, до одури петлял с нами по городу, глотал базарную пыль, дышал сыростью на вечерних набережных Нила и, пошатываясь от усталости и «Столичной», брел пустынными замусоренными улицами домой. Это не входило в его служебные обязанности, напротив, мы слышали, как некий важный служащий фирмы выговаривал Ахмаду за его пренебрежение к другим туристам, населяющим «Скарабей». И это уже не было, как вначале, знаком его особого уважения к строителям Асуанской плотины, какими в глазах Ахмада являются все русские. Нет, просто Ахмад влюбился.

Он влюбился в молоденькую туристку, рыжеволосую, скуластую, с монгольски-узкой припухлостью глаз. Он стал дважды в день менять чалму, и дважды в день его смуглые толстые щеки становились сизыми от свежего бритья и пудры. Всюду, где бы мы ни оказались, он проверял резонирующие свойства окрестностей. Возле пирамид Хеопса и Хефрена, где туристам предоставляются все виды четвероногого транспорта — от ишачков до верблюдов, Ахмад проскакал на горячем арабском жеребце и осадил его, как врыл в землю, возле тоненькой фигурки под рыжим шлемом.

Молодого мужа туристки, кинооператора, не меньше, чем ее самое, радовало и умиляло это поклонение. По просьбе Ахмада он без конца снимал его рядом со своей женой, а без просьбы Ахмада старался запечатлеть те многочисленные знаки внимания, которые Ахмад расточал своей избраннице. Ахмад не пропускал случая грациозно подать ей руку при посадке в автобус, помочь забраться на ишачью или верблюжью спину; каждая клумба давала Ахмаду возможность преподнести ей если не букет, то хотя бы цветок, каждая табачная лавочка — угостить невиданной марки сигаретами.

А в канун нашего отъезда на развалинах древней мечети Ахмад вдруг впал в глубокую, тягостную задумчивость. Он отделился от всех, сел на камень возле входа в мечеть и сидел долго-долго, облитый жарким солнцем, почти черный, недвижный, как изваяние, но какие бури свершались в его душе, об этом можно было лишь догадываться. Позже вспомнили, что на пути к мечети Ахмад спросил мужа рыженькой туристки:

— Сколько у вас детей?

— У нас их вовсе нет! — со смехом ответил тот.

Вот тогда-то и стала наплывать на чело Ахмада темная туча…

Скорбное, одинокое сидение Ахмада на камне завершилось тем, что он громко, властно, голосом сухим, твердым и безулыбчивым позвал рыженькую туристку и ее мужа. Они подошли. Ахмад взял их за локти своими железными руками и повлек к одной из полуобвалившихся стен мечети, на которой сохранились следы каких-то письмен.

— Это волшебная стена, а я немного колдун, — с легким вздохом сказал Ахмад. — Закройте глаза.

Туристы повиновались.

Ахмад что-то зашептал, потом соединил их руки и, облизав пересмякший рот, сказал с торжественной простотой:

— Когда вы снова приедете в Египет, у вас будет пятнадцать детей.

А потом Ахмад говорил мне разбитым голосом:

— Как называется та штучка… с домами на этикетке?.. У вас не найдется глоток-другой?..

И вот наш автобус в последний раз отчаливает от дверей отеля «Скарабей», мы уезжаем в Александрию, а оттуда — домой.

— До свидания, — по-русски сказал Ахмад и поцеловал маленькую руку туристки.

— До свидания, Ахмад! — сказала туристка и со ступеньки автобуса, став на носки, поцеловала его в щеку.

— Farewell! — сказал Ахмад, и заплакал, и еще раз поцеловал ей руку.

— Доброй нотши! — сказал Ахмад ее мужу, обнял его и опять поцеловал свесившуюся из окна худенькую белую руку.

Автобус тронулся и покатил в сторону набережной. Рядом с ним по мостовой, не отставая, шагал рослый старый египтянин в сером с металлическим отливом халате и снежно-белой чалме.

— Ахмад, куда вы? — окликнули его с тротуара.

И он рассеянно отозвался:

— Не знаю… Не знаю…

1962 г.

Музыкальная коробка

Началось с сигарет. Заехавший ко мне по киношным делам режиссер спросил, не найдется ли покурить. Он знал, что я давно уже не курю и никто в моей семье не курит, но твердо придерживался мнения, что сигареты, как и деньги, есть в каждом доме, только надо уметь их найти. Видимо, поэтому он никогда не имел при себе курева. Он сам с гордостью говорил, что курит всю жизнь, почти с младенчества, и всегда чужие. Начались нудные поиски. Впрочем, как обычно и бывает, когда что-то ищешь в собственном доме, скучное поначалу занятие приобретает неожиданный интерес. Ты вдруг обнаруживаешь множество считавшихся пропавшими вещей: карманный томик лирики Гёте в старинном переплете из свиной кожи; бронзовый брелок с гербом Померании — крылатый дракон, присевший на задние лапы, словно пудель, выпрашивающий подачку, — ты был уверен, что этот брелок «взял на память» твой режиссер, заядлый автомобилист, чтобы украсить им связку ключей от зажигания, дверей, багажника, рулевого замка и нескольких «секреток». А то вдруг под руку попадется карточка давно забытой возлюбленной; это