Российский колокол № 2 (51) 2025 - Литературно-художественный журнал

ровным, аккуратным почерком, она наткнулась на запись, от которой закружилась голова: «И. Волгин, мл. сержант, поступил 15.09.1942». Сердце забилось так, что казалось, выпрыгнет из груди.

32

Иван сильно волновался и с нетерпением ожидал со дня на день выписки. Начался октябрь. В эти дни из Сталинграда почти не поступали легкораненые бойцы, только тяжёлые. Сражение в городе приняло затяжной характер. Легкораненые бойцы, все, кто был в состоянии держать оружие, отказывались покидать свои позиции. Они оставались сражаться и защищать город.

За два дня до выписки, вечером, к ним в палату вошла Зина. Подойдя к Ивану, сказала:

– Товарищ Волгин, пройдёмте со мной. Мне нужна ваша помощь.

Иван, привыкший в последние дни во всём помогать медсёстрам, проследовал за Зинаидой. Они оказались в небольшой комнатке с тремя кроватями. В этой комнате жили Зина с Дашей. Сейчас Даши здесь не было. В углу на маленькой тумбе горела лампа-коптилка. Зина, притворив дверь, вплотную подошла к Ивану.

Приглушённым, срывающимся в лёгкую хрипотцу голосом прошептала:

– Через два дня и ты, Ванечка, уедешь от меня на войну. Обними меня, пожалуйста.

Видя, что он стоит в нерешительности, добавила:

– Не бойся. Даша нас не побеспокоит. Я её попросила…

И она, прижавшись к Ивану, обвила руками его шею и плечи.

Сильные и противоречивые чувства обрушились на Ивана так, что он физически ощутил, как у него подгибаются колени. Сердце бешено застучало. В голове пульсировало: «Нельзя. Не смей».

Но так хотелось обнять эту красивую женщину. Начать целовать её манящие губы и глаза. Хотелось прижать её к себе ещё крепче, чем она прижималась к нему. Полностью овладеть ею.

– Ты меня с ума сводишь, – прошептал он, чувствуя у себя на губах её влажные и такие сладкие на вкус губы и отвечая ей.

В ответ на его слова она с лёгким стоном ещё ближе подалась к нему и затрепетала, словно в лёгкой лихорадке. Они стояли так какое-то время, показавшееся Ивану бесконечным, крепко обнимая друг друга и целуясь. Зина успевала шептать ему, постоянно повторяя: «Милый мой, родной, Ваня». А Иван всё дальше и дальше падал куда-то, в неудержимо влекущую его бездну, и понимал, что он не сможет сам прервать это безумие. У него просто не хватит на это сил.

Но оттого, что она не молчала, а постоянно повторяла эти слова – «милый», «родной», – Иван отчётливо понял, что должен, обязан это остановить. Если бы она ничего не говорила ему, то он бы не справился с собой. Но эти слова воскрешали в нём и извлекали на поверхность совершенно другие воспоминания и чувства. Гораздо более глубокие, чем те, какие он испытывал сейчас. И всё это вместе не давало ему права на близость с этой красивой и неимоверно желанной женщиной.

Когда он уже крепко сжал Зине руки, чтобы, преодолевая всё своё внутреннее сопротивление, отстранить её от себя, в дверь постучали. Сначала робко, тихо. Потом уверенней.

Зинаида, сама отстранившись от Ивана, подошла к двери, приоткрыла её и недовольно спросила:

– Даша, что там?

Даша сказала, что пришла машина, привезла в госпиталь давно ожидаемые медикаменты и бинты. А ещё к ним привезли двух новых медсестёр. Надо пойти их встретить.

«Слава Богу! – пронеслось в голове у Ивана. – Даша! Умница! Как хорошо, что ты пришла».

– Я скоро, – ответила Даше Зина, закрыла дверь и снова метнулась, прижалась к Ивану.

– Подожди меня здесь, я скоро вернусь.

Иван, крепко сжав ей руки, мягко отвёл её от себя. С трудом подбирая слова, произнёс:

– Не надо, Зиночка. Прости меня. Я ведь несвободен. Ты такая красивая, славная, что я голову потерял. Ну прости меня, пожалуйста. Я просто права не имею… Я должен был тебе сказать, что у меня есть жена.

Он впервые, совершенно не задумавшись, назвал Ольгу своей женой. И сразу понял, что он всегда так о ней и думал – как о жене. И то, что свадьба из-за войны пока ещё не состоялась, не имело никакого значения.

Зина побледнела, а глаза её заблестели:

– Какой же ты глупенький, Ваня. Ничего ты не понял про меня. Ты думаешь, я такая… А я ведь совсем-совсем другая! Ты мне очень понравился. Я давно таких, как ты, не встречала… А теперь уходи! – резко закончила она и решительным жестом указала ему на дверь.

Иван не помнил, как шёл к себе в палату. Голова его горела, щёки просто пылали. Он тяжело опустился на койку. Мысли его были о том, что сегодня он чуть было не допустил того, что нельзя было бы исправить. После чего всё сразу и бесповоротно изменилось бы для него.

Прошло часа два, а Иван всё лежал на койке, не замечая и не слыша ничего вокруг, глядя в одну точку. Вернее, в одно расплывшееся на потолке палаты тёмное пятнышко. Он всё это время продолжал ругать себя из-за случившегося. И когда он, утомившись, начал проваливаться в сон и дремать, что-то неуловимо изменилось вокруг.

Ему показалось, что душное пространство их госпитальной палаты раздвинуло порывом тёплого ветра – и образовался коридор из свежего воздуха. И в этом коридоре он услышал голос.

Далёкий, но вдруг оказавшийся таким близким. Родной голос! С такими лёгкими и давно любимыми ироничными нотками.

Это было невероятно. Голос Ольги звал его:

– Иволгин! Младший сержант Иволгин… Ваня!

Ника Батхен

Ветераны

Быть водилой – судьба не для слабых:

Фуры-дуры, позёмка, метель,

Путевые случайные бабы,

Нежилой придорожный мотель.

Ни квартиры, ни дачи, ни псины,

Ни друзей, ни детей, ни жены.

Просто небом его просквозило,

Просто он не вернулся с войны…

«Опустился, – вздыхали соседки. —

По бедняге рыдает дурдом».

У ларька бомж стрелял сигаретки

И мусолил надорванным ртом.

Ковылял, как подбитый галчонок,

Трясся, перхал и пачкал штаны,

С полглотка надирался до чёрта.

Просто он не вернулся с войны…

На суде не вникали в детали —

Шёл, увидел, ударил с локтя.

Всех, простите, мигранты достали.

Все страну обустроить хотят.

Ну подумаешь – двое с ножами,

Но зачем же об угол стены?

Нет, бандиты ему не мешали —

Просто он не вернулся с войны…

С Приднестровской, Афганской, Чеченской,

Мировой без порядковых дат.

Дрался насмерть, угрюмо и честно,

Поступал как хороший солдат.

Не носил боевые награды —

На гражданке они не нужны.

Улыбался: «Простите, ребята, —

Я ещё не вернулся с войны».

Фёдорова былина

Выли волки, тучи прочь убегали.

Шла Орда волной хмельной, шла на Галич.

Сабли скалились, сердца тяжелели,

На коней роняли снег злые ели.

Гнали пленных по грязи леденелой,

Умирая, старики смотрели в небо.

Русских бросили князья на расправу —

За холопа не имать честь и славу,

Не отмоешь грех Матрёнам да Алёнам.

То ли дело в бой лететь в плаще червлёном,

Золочёный меч достать, бить с оттяжкой.

По морозу воевать очень тяжко.

Мы дружину сбережём за стенами,

С нами княжие полки, жёны с нами,

Устоим от Рождества до половодья…

А кого ведут по снегу – пусть уводят.

На Крещенье сыплет Бог в колодцы звёзды.

Был ослушник отродясь Фёдор Пёстрый,

Кликнул ратников, братву: «Эй, доколе

Мрёт зазря крещёный люд в чистом поле,

Чёрны вороны клюют наши раны,

Девок за косы ведут басурманы.

Поднимайся, кто не трус, сабли в ножны,

За стенами усидеть невозможно!»

Эх, не взяли ни вина, ни хлебной корки

Да сорвались, кто в чём был, к маме Волге.

Там, где сытая Орда шкуры делит

Да икает толстый хан от безделья.

Девки русские ему, вишь, не пляшут,

Только кроют в душу-мать или плачут.

Льётся реченькой арак,