Российский колокол № 2 (51) 2025 - Литературно-художественный журнал

реже, реже, глуше, чаще встают леса.

И дорогу на части режет среднерусская полоса.

Беспримерная безнадёга, деревенская тишь да гладь.

Счастье в ноги легло котёнком – и кому же его отдать?

Где берёзы растут привольно, там и людям дышать легко.

Колокольчик глухой, окольный, заозёрное молоко,

Рёв коровий, крикливый кочет, кислый запах сырой избы.

Время красных болотных кочек, время сказок про жили бы.

Разбираешь тропинки, стёжки, отдыхаешь у родника,

Вырезаешь свистки да ложки, слышишь грохот товарняка —

Далеко протянулись рельсы, смерть и радость везут на юг.

Кто сегодня придёт из рейса, а кому до утра каюк —

Не узнаешь. Лежи на сене, гладь котёнка, забудь пока.

Дымом стелется сон осенний, и на север течёт река…

С юга на север

Настанет день, когда они поедут,

Вагоны до краёв заполоня.

И рваное, нечёткое «победа»

Прочертит дым на обороте дня.

В плацкартах будет сонно до упаду —

Тяжёлый храп, случайный матерок.

Бессчётные бесценные награды,

Ошмётки глины пройденных дорог.

Усталость, что своих не выбирает.

Два уголька от шквального огня…

Кому-то тишина важнее рая,

Кому-то рай – местечко у окна.

Там продают сырки и газировку,

Ведут в детсад ревущего мальца,

Игноря град, бегут на остановку,

Целуются до самого конца…

Их позабудут – быстро и неловко —

И кинутся с размаху дальше жить.

Война отступит с громких заголовков,

Подешевеют фляги и ножи.

Всё устоится поздно или рано.

Они вернутся, сплетням вопреки.

Такие молодые ветераны.

Такие мировые мужики.

«Р» значит

Слово на букву «радость», на букву «рана».

Мятый советский рублик со дна кармана.

Дряхлый автобус школьный до Городища.

Устерсы[4], о которых писал Радищев.

Печка-голландка, яблоки, щи да каша.

Медленный поезд, байки, купе, поклажа.

Мга, Вычегда, Еланчик, Двина и Шуя.

Те, кто решает, и те, кто своих крышует.

Китеж и Питер, трасса Москва – Хабаровск.

Чёрное море, Ялта и алый парус.

Лица и лики, пальцы и отпечатки.

День начинается с Петропавловска-на-Камчатке

И не кончается на берегу Вуоксы.

С неба летят ответы, с земли – вопросы.

Истина где-то между, в пятиэтажке —

Бабка и внучка мирно играют в шашки,

Прячется Жучка в ванной, а мышка – в банке.

Мимо

Проходят

Танки.

Маршрутка

Я гадаю на картах. Город Курган – к добру.

Город Нелюбы выкину и сотру.

Город Владимир, ладан, колокола,

Пёстрые шали, кони и мармелад.

Выборг без выбора, Чашники без вина.

В плане Иваново – девочки изо льна,

Верный царевич, серый суровый волк.

В небе Тамбова – львица, орёл и вол.

В виде Москвы – пряничная глазурь,

Ночь в колыбельке, сна ни в одном глазу.

Рваной лазури вывернутый лоскут.

Карты имеют свойство глушить тоску —

Выбираешь город, конечно же, наугад.

Покупаешь билеты и едешь туда назад.

Мимо жёлтых деревьев, избушек и рыбаков.

Мимо весёлых маленьких облаков.

Вваливаешься с перрона в толпу зевак.

Кормишь сосисками кошек или собак.

Ищешь подругу на ночь или навек,

Книгу находишь в парке, а там – ответ.

Щёлкаешь церкви, наличники, образа,

На тебя из чужого сада блажит коза.

Возникают бандиты, пьяницы, упыри.

С кем-то делишь бульвары, лужи и фонари.

Получаешь в торец. Получаешь билет домой.

Смотришь на тучи с ласточковой каймой.

Понимаешь, что выжил.

В трубке опять гудки…

Эта игра называется городки.

Защитники

Я люблю наших мальчиков – яркоглазых, седобородых,

Умеющих брать мячи и стоять в воротах,

Умеющих брать мечи и держать гранаты,

Точно знающих, за что умирать не надо.

Рядом с ними – друзья и книги, коты и псины,

Рядом с ними короче и милосердней зимы.

Я люблю наших мальчиков… Дальше сплошным курсивом.

Как они обожают выпендриться красиво!

Свесив с обрыва ноги, курить, смеяться,

Ни дурака, ни гибели не бояться.

С каждым годом их меньше – чётких, червонных, честных.

В жизненном уравнении со множеством неизвестных

Легитимно лишь вычитание с выводами за скобки,

Правило чёрного хлеба, тарелки, стопки.

Ныне прощаемся с Питером, завтра – с Каем…

Мальчики смотрят в небо, ряды смыкая.

Смерть пролетает мимо на крыльях чёрных —

Мальчики прикрывают своих девчонок.

Пасхальный звон

…Так старенькая церковь на селе

Рядится к Пасхе яблоневым цветом.

Дрозды по веткам, звонница под ветром,

Ушедшие до времени – в земле.

В белёных хатах ставят куличи,

Спешат за вербой к речке быстротечной.

Автобус доезжает до конечной.

Ордой с берёз срываются грачи.

Навоз и тлен, вода и чернозём.

Смеются одуванчики с обочин.

И каждый третий дом – не заколочен.

И каждый, кто раскаялся, – спасён.

И баба Маша бродит по дворам,

Внучонка потеряла – не видали?

На ветхой кофте звякают медали,

В руках – ни коромысла, ни ведра.

Весна дождём снисходит на село,

Травой скрывая ржавые воронки.

И Пасха отменяет похоронки.

И звон летит – светло, светло, светло…

Командор

Кланяясь, за спиною шептали: «Нерусь!

Стелется гладью за выслугу и чины…»

В ярую бурю небо над ним виднелось

Синее-синее, немыслимой глубины.

Звали его злые ветра Камчатки,

Пеплом плевал батюшка Шивелуч.

Невский проспект, клетчатый строй брусчатки

Разве важней сизых тяжёлых туч?

Если рождён резать на части карту,

Вольно ль сидеть, куру жевать во штях?

Тянет обоз. Вскроются реки к марту.

Ноет зима, вихри волчком крутя…

Беринг поник – это ему не Берген,

Не Амстердам в пушках и табаке.

С голой скалы тонко клекочет беркут,

Серый снежок тает в большой руке.

Два пакетбота, правда Петра и Павла.

Узкий пролив – лентой сквозь материк.

Анна, мин херц, ждать у дверей устала,

Бравый моряк нынче совсем старик.

Нет бы в саду млеть под шотландским пледом,

Чуять грозу, прятаться под навес…

Тундра цветёт. Путь корабля неведом.

Гуси летят в синий разрыв небес.

Нерусь? Оставь. Истинно русский витязь.

Умер как жил, лёг бородой в прибой,

Датский непринц сдался волнам на милость…

Берег Камчатки.

Родина.

И любовь.

Василий Гурковский

Эхо войны

(фрагмент книги «Свидетель»)

Уже более двух лет мы жили «под румынами». Вроде бы и староста оставил нас в покое. Нашу улицу после того случая с курами и расстрелом румынских солдат румыны и их начальники считали каким-то страшным местом и откровенно боялись на неё заходить.

Но в зиму с 1943 на 1944 год в нашем доме опять появился тот ненавистный староста. Он привёл с собой трёх немцев, квартирантов. Казалось бы, откуда у нас, на русской части Слободзеи, немцы? Представители немецких спецслужб находились в волости, в молдавской части села, и жильём были обеспечены. Позже выяснилось,