Пушкин и другие флотские. Морские рассказы - Виктор Красильников

два сына. Другой видел оставленных на родной скале много чего не представляющих соплеменников. «Хорошо-то как и без них!» – заключал окосевший гибралтарец. – Ну, что? За приход?! Э, да ты «Ы-ы» не вяжешь. Награпинился, никак?! Всё. Всё. Спать, спать, Кирюшкин. Золотые деньки сменились на одоление в балласте океанских разгульных хлябей. Чартер на то и чартер со своими законами, временной, но всё ж продажей в чужую волю. Требовалось, несмотря на штормовую непогодь, прийти в ту «Слоновую Кость» к такому-то дню. Для этого Александрович в прокладке курсов избегал бодаться с рассерженным океаном. Поступал мудрее: куда вынесет хоть в чём-то подвернувшийся фарт. Капитанское верное чутьё во многом крыло козыри караулившей их стихии. Пусть не на равных, «Белозерск» упрямо сматывал и сматывал оставшиеся мили тяжкоизживаемого перехода.

Вроде бы всегдашне протекало одно лишь беззаботное моряченье Кирилла. Распрекрасное этось до поры прикидывалось обманным петрушкой. Нежданно обозначился заклятый, сразу нераспознанный им враг. И кто?! Улыбчивый прежде дядька из соседней каюты. Стоило встретиться в коридоре один на один, как тот менял гладкость щёк вовсе безбородого на зверскую рожу, да ещё вкрадчиво шипел: – Сги-и-нь, дря-я-нь! Грубость не нуждается в переводе. Слишком она очевидная штуковина. Таки «всех-всех любить» не получилось. Теперича на капитанском паласе одолевали Кирилушку иные грустные мысли. Ответить на тех потрудней, чем решить за себя и Катерину. «Чё я ему бякового сделал? И большому папе, как пожалуешься с моим-то Ы-ы? Горюшко зело-зело какое!» Прискорбная безысходность толкнула мирного магота встать малым ростиком на поединок с почти Голиафом. Для начала защиты своего доброго имени требовалась тихая погодка. Иначе к гладкощёкому дразнителю ни за что и никак не попасть. На штормовке он дверь не держал и вообще имел паскудную привычку запираться. Последнее обстоятельство Кирюшка заранее прояснил, дёргая под дурика бронзовую дверную ручку.

Ровно по заказу наладилась солнечная тишь с нежной океанской зыбью. Хозяева кают в надстройке тут же распахнули прямоугольные иллюминаторы.

К двойному Кирюшкиному удовольствию также поступил его повелитель. Вот и Катя, не хуже сообщницы, отпела по коридору своё сладкоголосое:

– …, пожалуйста, на обед.

Обожаемый большой папа сменил белую рубашку первой чистоты на ещё более безупречную. За малым недотягивала она наглаженная и накрахмаленная до лампочки сияющей. (И таким совершенным был Ястребцев (старший) и в главном, и во всех мелочах капитанской и приватной жизни).

К тому обеду обычнейшим касанием придал галстуку нарядный вид, удостоверился в ровности причёски, слегка поодеколонил свеже-матовую бритость щёк и только затем вышел.

Подавно вперёд рванул мающийся вечным бездельем темнила-помполит в линялой рубахе пятого срока носки.

Сердечко вовсе не воина, рискнувшего постоять за себя, перешло на дрожь. «Пора!» Высунувшись из иллюминатора спальни, еле-еле сумел уцепиться правой узенькой пятернёй за проём соседнего. Что было сил нижними лапками оттолкнулся наудачу. Лишь удивительным везением, не сорвавшись, влетел живой пращёй в каюту врага.

Опачки! Где маэстро? Где тушь?! Обидно свершать эдакое без зрителей. Ну да оморяченного магота подобные искусы не волновали совсем. Не мешкая, принялся изучать чужое жильё. «Надо усечь, чё энтому прыщу дорого? Ну, чего-шень-ки?!» Смахивающий в раздумье на гомо сапиенса, притянул к себе ящик стола. О, если бы Кирюша мог читать! Преинтереснейшие бумаги заполняли сие примитивное хранилище. Не входя в подробности, он стурбулентил их так, что те взлетели к подволоку, парашутя, куда попало.

Пространно сочинённая картотека, сродни лагерной, явила в беспорядке краткие малявы по персоналиям. Бдительно воздалось в них (пока что чернилами) стилягам-тряпичникам, пьяницам-гулякам, фиктивным комсомольцам, скрытым контрабандистам, камбузным давалкам и прочим мутным.

Один листок миновал ограниченность каюты и возлёг на трюмную крышку второго номера. Подобно жареной газетёнке с лотка, мигом был прочитан припозднившимся на обед драконом. Не про кого-нибудь…самого его касалось. «Гмы, занятно».

Тоже самое на своём «Ы-ы» подумал Кирюшка, обнаружив в другом ящике, отличимую от прочих, цветную рисованную бумажку. Покуда слепое подозрение на её важность овладело самочинным дознавателем. «Ну-кась, наперво понюхаю».

Серьёзность изучения предмета заставила сесть в крутящееся креслице. Запах сотен немытых рук, державших когда-то находку, насторожил Кирюшу. Не сродни ли она тем, за какие покупались бананы, мандарины и граппа, чтоб усилить незабвенное счастье прихода? Вот бы папе показать.

Резкий, противный щёлк врезного замка. За распахнутой дверью нарисовался тошный сосед-обидчик. От взаимной неожиданности момента оба растерялись. Первым ожил маготик: крутанул на 360 со значением. «Как же, ждал, ждал. Ну-с, пообщаемся».

Гладкощёкий будто выдернул голосовую затычку:

– Попался, сволочуга! Отдай деньгу!

На этакое хамство Кирюшка ответил барственным обмахиванием пятифунтовой. Жарко, дескать, уж не обессудь. Затем скривился, изобразив намерение попробовать её на зуб. У идейного дрына рулевой партии, помимо воли, подкосились ножищи с 45-м размером тапок.

– Отдай, зараза. Отдай, голотыкин чокнутый, – зауговаривал помполит, суча к Кирюхе коленками.

Поделом вражине – убавился ростом, да вроде пахнул чем-то гадко коричневым. Мстителю без выбора оставалось сделать последний разящий выпад. По наитию срежиссировал и, как сумел, исполнил. Самодеятельный лицедей, замечательно изображая верх блаженства, принялся кусать и сплёвывать частичками банкноту строгой отчётности.

На чертыхательные вопли помпы, к непоправимой концовке дебоша, приспел Александрович с группой отобедавших.

Вся та же сцена предстала перед ними. Не было лишь конкретного вещьдока расправы, превратившегося в слюнявые комочки.

– Он! Он! – обличительно тыкал пальцем помполит, почему-то стоя на коленях, – целых пять, нет десять(!) фунтов разгрыз.

Будьте свидетелями гибели инвалюты для культнужд[33]. Запротоколировать бы, Сергей Александрович вопиющий, случай.

– Ладно, и так разберусь. Скажу трёшнику, вычтет с меня.

– Не обидели ли вы его как-нибудь ненароком? – попытался сунуться со своим психоанализом начальник радиостанции.

– Вот вам крест! – выпалил помпа и тут же, смутясь за слишком старорежимный оборот, добавил, – слово коммуниста!

Разведший папу на непредвиденные траты косматый зверёк по-прежнему восседал, как ни чём не бывало. Мордашка миляги лучилась исключительным довольством от удавшейся справедливой сатисфакции.

Может кому-то причудились колики раскаяния, затерзавшие Кирюшку потом? Как же-с! Лишь доподлинно изучивши необыкновенный живой подарок перевёл тютелька в тютельку с простодушного выражения глазок-бусинок. Каюсь, де, набедокурил. Прости, папочка. Но и он тож хорош: ва-а-бще никакой. Ы-ы-ы.

С тем-то, весело обсуждаемым на всех палубах событием, и пришли в ту далеко несахарную «Кость». Липучая жара вновь принялась беспощадно одолевать каждого, окромя приспособленного к ней Кирилла. Обследовав все возможные пряталки, догадливо избрал он местечко под вельботом правого борта. И к папе всех ближе (только шмыгни в надстройку) и в тенёчке. Что ещё подходяще, никого не смутишь своей якобы непричёмностью ко всему творимому на красавце теплоходе.

На самом деле он страсть как за Белозерушку переживал.

Особливо, когда пара