Пушкин и другие флотские. Морские рассказы - Виктор Красильников

Шошин пообещал отныне опекать прогулки маготика всей драконовской палубной яростью. Наставил в том же ключе подвластных ему матросов с плотником. Один из них, точно, участвовал в «потоплении» Кирюшки. По бегающим глазам паскудника вычислил. Кто заказчик, тоже догадался.

Шкурного из своих прижал за барбеткой:

– Кайся, гад!

Так и есть: на крючок штрафной характеристики безбородый парня взял.

– Ходи теперя осторожно, Вася. Бойся поскользнуться.

Во те синяк. Поноси с недельку.

Кирюшка, удивляясь день ото дня нарастающей прохладе, предпочитал каюту всем прочим любимым местечкам. Чтоб не мешать своей простотой папе, подолгу озабочено глядел в лобовой иллюминатор. Может, по-бывалому волнишку оценивал? Силён ли нынче ветер? Не направился ли его друган на бак? А пока что чаек, подрезающих курс, пересчитывал.

Дождавшись широкую спину Шошина, срывался за ним, презрев озноб. Ведь дружба, как любовь: «своего не ищет», лишь отдаёт.

Догнав Владимира подле шкиперской, теребил лапками края его морфлотовской ватной куртки. Запыханно издавал особое Ы-ы-ы, на которое друган откликался поглаживанием шерстяной головушки. И тоже с заметным комом в горле, утешал:

– Полно, полно, Кирилушка. Разве мы тебя с кэпом бросим?

Да ни в жизнь! Подумать дай. Найдём, найдём, братик, выход.

Удостоверившись в сочувствии, Кирилл ободрялся. Шутливое настроеньице мгновенно овладевало им. Тогда он блистал пантомимой залезания на пальму, коей служила одна из якорных труб, проходящих через шкиперскую. То, схвативши там парочку мелких скоб, изображал папу, делающего зарядку после случившегося поддатия. Уже шествуя с другом назад, узнаваемо «рвал тельняшку», выделывал коленцы и залихватские па матросского танца «яблочко». Даром, что дрожать от холода бы должен.

В том своеобразном амфитеатре обозрения всегда найдутся охочие зрители. К примеру, вахтенный штурман на мосту прыскал детским смехом. Прибирающаяся Катя по-девичьи поощрительно улыбалась. Скучающий дед-паровик, переделанный в дизелиста, опускался до резонёрства: «О, как рогатые по своему подобию Кирилку-то воспитали. А мы бы из него человека сделали. Машине яблочком не потрафить, шалишь».

Помпа ничего такого ни зрел, добиваясь придания суконного стиля бумажному поносу. Лишь Александрович хмурился с угрюмой отрешённостью. Судьба вдруг показала ему позорное бессилие пред затверженным порядком несворотимых вещей. Одни капитанские мысли сему противились: «Не сдаваться же ей на милость. Ещё более стерва через негодяев унизит. Надо, надо посражаться. Позову-ка боцмана, тоже ведь к Кириллу неравнодушен. Совет держать будем. Может во благое чего вымудрим».

Под ужин звонит Владимиру как какой-нибудь сухопутный тапник такому же домоседу. Сравнение, конечно, изрядно натянутое. По Норвежскому морю, чай, ведь идут. Да и номер телефона Шошина из одной цифры на дырчатой крутилке. Едва после подчёркнуто-вежливого стука боцман зашёл, Александрович водкой попотчевал. Кирюшка норовил между ними третьим нелишним оказаться. А уж довольным-то как разлюбезной компанией был!

Ястребцев, не затягивая, прямо в лоб:

– Думал ли ты, Владимир Федорович, как с Кириллом поступим? – Ещё бы! Одно на ум пришло: в деревню отвезти. На русской печке морозы пережить запросто. Встреч с собаками, то сложнее. Ну да при его ловкости и смекалки… А изба просторная, родительская, поветь большая. Всяко пообезьяней в ней ему будет.

– Ишь, ты. Не густо у тебя вариантов. Хотя, как знать, как знать…

Живой предмет обсуждения в счастливом неведении кивал папе, другану и просил на своём Ы-ы: «Здорово, что собрались! Теперь завсегда давайте так. Ладно?!»

День прихода разгладил физиономии команды долгожданным улыбчивым праздником. Однако у двоих лица отличались печатью озабоченности, погружением в себя. Оправдано, конечно. Невдолге началось казённое прессование.

На борт прибыла многочисленная комиссия с беспредельными правами. Поинтересовались и санитарными документами обезьянки при открытии границы.

– Где-то лежат, сейчас пороюсь, – искусно сманеврировал Александрович. Вместо обещанных достал бутылку ирландской виски Jameson, выписанной у голландского шипчандера.

– Да вот же они. Полтора литра, сорок градусов. Убеждают?! Уф, пронесло. Да срикошетило в помполита за услужливый «сигнал». Замазанные невинной мздой таможенники устроили ему настоящий шмон. Семь аляповатых чайных сервизиков сочли товарным количеством. Чего-то ещё им в куче барахла не понравилось. Вовсе припёрли журнальцем возбудительных поз для стареющих бабников. Лепет, что, де, родственникам подарки, женулечке моей райкомовке думал с выкройками покупаю – вызвал только «хмы» со скаленьем.

Наказали не просто сокрытым стыдом. В присутствии капитана и предсудкома, составив акт, лишние сервизы и порнушный журнальчик объявили конфискатом. На сём показательном позоре символическое открытие границы с явно вмешавшейся рукой судьбы завершилось.

Свободный народ засобирался по домам, подгоняя себя именинным настроем, учащённым волнительным дыханием.

Разоблачённый же контрабандист дышал через раз, как трус во вражьем окружении ждёт пробу штыком на мёртвятину.

Тут до медного партийного лба достучалось, что все несчастья от Кирюшки. Заклиненный суеверным страхом, решил сказаться больным, «творения» порвать и прочь отсель без оглядки. Что осталось в каюте – расплодившаяся на лёгких хлебах семейная челядь сволокёт.

Огромный плакат «Слава строителям коммунизма!», под который пробежала спасающаяся тень помпы, поглотил её, несмотря на ясный полдень, чёрной маймаксанской дырой.

Каких-то трое суток – обвальная замена команды. Сам Ястребцев сдавал «Белозерск» подменному капитану, сразу указавшему маготику на дверь. Не понимающий, зачем это всё – Кирилл жутко потрясён, растерян. Куда девалась ненаглядная его Катя? Куда почти все делись? Зачем здесь шастают откуда-то взявшиеся чужаки? Ответы где-то скрывались. Уж на что до боли помогая им явиться, растирал себе лоб.

Казалось бы, вечные, ясные замечательные привычки и понятия заменились несусветным кавардаком. И не папиной, а в боцманской тесной каютке, палубой ниже, обитал он ныне.

Помнил, пришли они сюда вместе. Большой папа был печален, пытался втолковать вовсе съезжающее по катушкам ума:

– Говорил я тебе, Кирилушка, про железный порядок вещей. Вот тот нас и настиг. Жалею, поделикатничал я. Надо бы тогда прямо сказать дарителю, что так, мол, и так. Не имею возможностей, по скупости собственного отечества, приемлемо содержать вашего магота. Даром, что капитан.

Даром, что пароходы со всякой позарез нужностью приводил. Даром, что воевал. Не повернулся язык, поберёг честь страны. Зато она нас не пожалела. Тебе и мне вышло с того страдать. Прости, если сможешь старого идеалиста. Через три дня за тобой явлюсь. Столкну только галиматью отчётов по чартеру. Своим я пообещаю, некий сюрпризный взгрев с пол оборота.

Постерёг слезу и вышел, будто на минуту.

«Видно же: ох, достают его разные мороки. Справится – вернётся. Это же мой большой папа!» – успокаивал себя покинутый маготик.

Спал Кирюшка теперь под столом на крашенном линолиуме. Снизу сильно бил в уши утробный ритм динамки. В томительном ожидании есть вовсе не хотелось. Даже к компоту, приносимому другом Владимиром в суповой тарелке, равнодушие выказывал.

– Понимаю, ждёшь, голубчик, ждёшь. С