Пушкин и другие флотские. Морские рассказы - Виктор Красильников

абсолютного доверия к нему кэпа. Во всех подробностях живописал алиби и трёшник, упирая на шикарный обзор с мостика. Со слов того свидетеля, Кирилка не просто плёлся за драконом, но и обрубком манилы приставлял себе дополнительный хвост.

«Умора до чего!» Одной лишь Катерине «сочинительство» вышло действительно жестким боком. Пришлось перед всеми виноватой стушеваться, вроде серенькой мышки. Во многочисленных навешанных делах юлой убыстриться, чтобы легче переживалось. Субботняя смена белья и приборка капитанской каюты страшили её. Как теперь к ней Александрович отнесётся? Даж нелепый поклонник обезьяньего рода, вправе выразить своё «Ы-ы с подтекстом».

Зря боялась. Александрович лишь ободряюще улыбнулся.

Хозяйствуй, мол, и вышел галантным океанским Ален Делоном. Следом поплёлся Кирилка, противу собственного желания остаться. Впрочем, верные лучшие чувства выразить успел. В раскрытой ладошке протянул сбережённую от самого себя конфету. С каким-то вопросом искал встречи глазами.

Но учёная на всю жизнь Катя теперь береглась от всего. Личико защитно отвернула и единственно певучестью голосочка, приласкала: – Ступай, касатик лохматенький. Вишь, не до тебя. В очередной раз отверженный коротал время на мостике, взобравшись на высокую круглую банку (сиденье). До чего притягателен вид сверху неровного, гуляющего простора! Да и весьма строгое поместилище непонятных штуковин, сквозное на оба борта, завораживало Кирюшку. Самое аморозо – рядом обожаемый папа, что не без удовольствия похаживал по мостику, сверял курс, утыкался в локатор, подтрунивал для настроения. Вспененные загривки уже средиземноморских волнишек приветствовали их мягкой качкой. Это напоминало забаюканное сородичами детство, которое, по счастью, не знает наибольших обид. «Пусть всё ставшееся с ним похоже на затяжное приключение, – его мартышкина дрожь в шпигате. Предложи теперича, хучь сама королева англицкая, возвращение на родную скалу – за трюм бы бананов не согласился. Ведь ни большого папы, ни Кати, ни другана боцмана там не будет. А вот эдакое, – настоящее убивочное горе. Ы-ы».

Ёк, – делится друган Владимир, возвращаясь со швартовки, – глядь-ка, знакомый причальчик! Никак, Генуя! И без того бурая густая шерсть на загривке встаёт нарядным колом. Моремански Кирюшкин фас – неизвестный науке градусник, зашкаливающий от радости сойти на берег. Почему бы снова не предаться маленьким портовым заманкам в сверхпочтенном обществе папы? Все с напастями странствовавшие по своенравным пучинам, из любого века, поняли бы нетерпеливые праздничные согласные Кирилла. Право слово, до чего щедро сахарен золотник приходного мига! Да за одно, что претерпели, безотлагательно, законно сто раз уже надо… Его авторитетный папа на крыле мостика втянулся в разговор с лоцманом. Ошибка Дарвина[35] вертится рядом, перетягивая внимание на себя. По декламации Ы-ы-ы угадывается: «Ну, пойдём же, пойдём!»

– Погоди, – отвечает ему всерьёз Александрович, – явится агент, залирит[36] нас, тогда и прогуляемся. Кирюшка готов годить, но только самую малость. А пока даёт в восторге кругаля по судну, каждому попавшемуся показывает: «Вот он я! Рад-радёшенек! Небось, и ты?». Бежит на четырёх лапках к себе, – в капитанскую. Лишь там доподлинно прознаешь: сколечко ещё мешкать? Наконец приходные формальности утрясаются. Приезжал на фиатешке агент с заказанной суммой. Назвать её стыдно. Зачем позорить моряков крохоборствовавшей на своих СэСэСээРии? Является папа. Более довольным за Кирилку, чем за себя, наиграно вопрошает: – Чтишь «Правила поведения советского моряка за границей»?

Братец начинает как бы в раздумье почёсывать подбородок. То ли куснули его, то ли соображал, что за лабудень сие означают. – Ладно. Без правил порулим. Гоу, май бой! Знаменитой в окрестностях парой вальяжно сходят с парадного трапа. Даже премьерная прогулка – это прежде всего дела. Вначале Александрович взглянет на носовую и кормовую осадки. Подметит объеденость Африкой и океаном шарового коллера надводного борта. Подле замирает подтянутым адъютантом Кирюшка, жаждет главного приказания:

– Ша. Берём пеленг на вино-фруктовую точку.

Как и прежде, стараясь не замечать восхищённых зевак, следуют к припортовым улочкам. Те просто забиты до самопадения с полок, прилавков, корзин именно этаким товарцем. Вон рыбные ряды с ночным, утренним уловом в коробках, обложенных льдом. Липучими искушениями где ни попадя наклеены номера телефонов Жоржеточек, Клареточек, злачных балдений, гениев тату. Есть «колбасный» переулок для верящих исключительно собственным глазам. Воочию подпирают там стены прельстительные синьоритки, понятно для какого рожна поигрывающие ключами.

Нашим героям аморалка любых мастей без интереса, хоть «Правила…» фигурально описаны ими насвежо. Ястребцев (старший), добиваясь прежде всего остойчивости, загружает пакеты. На низ – тяжёлые бутылки граппы, наверх – нежные плоды спелых фруктов.

Совсем трезвый вид при такой зарисовке осуждающе диковат, как зевок под «мамбо итальяно». Из русской образности – срочно прихлапываю то, что хочет вырваться.

Вон они заходят паладинами неразменной морской чести в прохладный сумрак бара. Мистер кэптен заказывает три «портера», своему заросшему шалапаю – кока-колы.

Солидность заведения сразу ставится под сомнение. Английского пива нет?! Как!!! Трясущийся от позора его держатель срывается до другой наливайки. Притаскивает сразу потную дюжину.

При звучащем в ушах бельканто от заполучения к себе богатеньких красавцев забывает разогнуть спину.

Кирюшка что-то кислится. Ага, распробовал колу, протест-но отодвигает красную гадость.

– Не буду, не хочу, папа, этого!

Александрович делает распорядительный жест. Хозяйчик подлетает с протёртым до блеска бокалом и со всем остатком раздобытого портера. Теперь, соединённые причудливой судьбой, на равных. Время останавливается для честно сломавших тяжкий рейс.

– Ну, начнём. За приход!

Одначе, удел кэпов в любом состоянии – трезво контролировать обстановку. Отчётливо ясно: Кирюшке не дойти никоим образом. – Счёт, такси и отваливаем. Услужливый, до сих пор с согнутой спиной исполняет ордер на одном дыхании. Под впечатлением чаевых помогает усесться. – Ариведерчи! Ариведерчи! – отсылает вослед автомобилю. Завтра в баре не будет места от прознавших, где изволил отдыхать капитан-картинка и, несомненно, большой учёности гибралтарский пьющий магот. Приличное «альфа-ромео» остановилось, не докатив до трапа из-за заваленности причала. Следуют три звонка поданных вахтенным матросом. Дежурный штурман поспешает встречать. Нерастерявшему щегольства Александровичу остаётся мягко объясниться: – Я беру на руки Кирилла, ты пакеты. Устал он, голубчик, от длинного променада. Что значит мало гулять!

Судовой народ, оттопавший советскими тройками торговые уличонки, накупился барахла, сходящего в Союзе за крик моды. В расширенных глазах почти всех от обилия притащенного в каждую каюту шалили базарные бесенята. Претерплённые муки зимнего плавания и африканской духовки наконец-то обернулись личными удачами, которые попробуй приписать серой обыкновенности! Весело перещупав, рассмотрев и прикинув, за сколь всё это толкнуть где-нибудь в Бердичеве и Мышкине, «не наши» отходили ко сну в совершеннейшем банкирском удовлетворении. Заведённые отоварным днём бездомные романтики, прописанные по пароходству, успокаивающе смолили «Шипкой» и «Беломорканалом» свои молодые лёгкие. Им рисовались гулянки в бич-хате круче класса Интурист. Никелированные «волги»