Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

знакомых, передает события и факты своей жизни, разумеется, привнося в эти рассказы и характеристики все, что подсказывало ему его необузданное воображение. На наиболее последовательное изложение переосмысленных событий своей жизни претендует многотомный роман «Господин Никола, или Разоблаченное человеческое сердце». Эта огромная летопись целой жизни. Нет мелкого происшествия, интимного переживания, нет даже неблаговидного поступка или постыдной мысли, о которых бы Ретиф не рассказал без утайки, с предельной откровенностью.

В шестнадцати частях «Господина Никола», впервые опубликованного в выпусках, выходивших с 1794 по 1797 г., выпукло обнаруживается стремление Ретифа к реалистическому изображению действительности: типография, обстановка работы, подробности деревенской жизни, быт провинциалов и мелких парижских буржуа, повседневные заботы, происшествия, все это описано так рельефно и верно, что вводит читателя в круг интересов и понятий героев и переносит в современную автору жизнь Франции. Ретифу несомненно удается обнаружить типичное и, не запутываясь в подробностях, он вскрывает суть социальных явлений и передает самое характерное в людях разных профессий и положений. Свойственная автору искренность тона придает иным страницам подлинный пафос: там, где Ретиф возмущается или негодует, раскаивается или высказывает восхищение, читатель ощущает биение горячего сердца.

Доступнее по объему и, пожалуй, ценнее с познавательной стороны, поскольку он рассказывает о мало известной области жизни Франции XVIII века, другой роман Ретифа — его «Жизнь отца моего». Задавшись целью описать жизнь отца, Ретиф на этой основе показал преимущества деревни перед городом, как их понимали в то время под влиянием Руссо и его школы. Романист развернул превосходную по своей полноте и правдивости картину французской деревни в третьей четверти XVIII в. Написанная Ретифом с целью «воздвигнуть памятник добродетели отца», как говорится в предисловии, книга превратилась в маленькую энциклопедию деревенской жизни. Отметим прежде всего литературные достоинства романа — сжатость и простоту слога, живость диалогов, лапидарность описаний — все это делает книгу легко читаемой, особенно по сравнению с витиеватостью и манерностью слога, распространенными в его время. «Жизнь отца моего», разумеется, книга своей эпохи: в ней немало нравоучительных рассуждений, прописей, сентиментальной идеализации характеров, преувеличения эмоций и чувств. Однако это занимательно и не утомляет внимание читателя, так как все это чуждо педантизму и связано с выведенными в романе характерами. Содержание книги предельно просто, она лишена драматических приключений, и тем не менее читается с неослабевающим интересом.

Ретиф рассказывает о своем детстве и юности, проведенных в доме отца, зажиточного крестьянина, патриархально управляющего своими многочисленными домочадцами, хозяйством и приходом, в котором он был нотариусом и судьей. Писатель не скупится на похвалы его мудрости, справедливости и добродетели, стараясь подкрепить их живыми примерами — эпизодами семейной жизни, разбирательством дел в суде, высказываниями и советами этого почтенного патриарха, отца четырнадцати детей, образцового хозяина и члена общины. Перед нами старозаветного склада землепашец, каждое слово и поступок которого — выражение вековечной деревенской мудрости: к нему прислушиваются и важный королевский наместник, и монсиньор, возглавляющий епархию, он арбитр во всех спорах и несогласиях, благодетель всей округи.

Автор вводит нас в обстановку захолустной французской деревни, идеализированной им — ведь ему нужно показать, после «Совращенного поселянина», где искать «утраченный рай», — но описанной верно и с исчерпывающим знанием предмета.

Идет последнее десятилетие перед 1789 годом. По некоторым штрихам чувствуется, что веяния предреволюционной эпохи успели проникнуть в провинциальную глушь и на феодальном укладе деревни сказывается влияние забурлившего Парижа. Авторитет церкви тут, правда, еще не поколеблен (взять, хотя бы превосходную сцену, в которой крестьяне жалуются кюре на то, что судья пропускает воскресную мессу), но в разных областях уже чувствуется нарушение прежнего летаргического сна.

Повествование изобилует подробностями о взаимоотношениях крестьянской общины с сеньором; мы читаем о тяжбах по поводу пользования общинными лесами; о введении в округе виноградарства; об уборке камней с пашни; об обременительных судебных пошлинах, десятине, сборе двенадцатого снопа; любопытные сведения о кооперативных ячейках крестьян, сообща владеющих плугами и другими орудиями; мы узнаем о порядке обучения в начальной школе, об оплате учителя и кюре, о введении обязательной грамотности; об обычае «обворовывать» приглянувшихся девушек, о посиделках, на которых треплют кудель... Чего стоит, например, рассказ о том, как брат Ретифа завербовался в солдаты! Сколько потратил автор красноречия, дабы убедить читателя, что тот сделал это не из распущенности, а из желания отдать жизнь за Францию! Подобный штрих говорит о репутации солдат и рекрутах того времени больше, чем самое подробное исследование: в королевские войска вербовался всякий сброд, и это вынуждает Ретифа выгораживать своего брата перед читателем. Нельзя переоценить сочность описаний, насыщенных подобными деталями!

Не следует думать, что рассказ Ретифа статичен: наоборот, это живая и убедительная картина истории крестьянства во Франции. Здесь и расслоение французского крестьянства накануне революции, и разрушение патриархальных нравов, и наступление центральной власти на местное самоуправление, и прочие социальные перемены и сдвиги — все это Ретиф подметил и отразил в своем романе. Читатель особенно оценит описание быта зажиточной крестьянской семьи — это поможет разобраться в причинах поразительной устойчивости французской деревни, сохранившей на протяжении веков, вопреки социальным бурям и крутым переменам, стойкую привязанность к традициям и верность земле.

За полсотни льё от деревни Саси, описанной Ретифом, — кипящий Париж, с его двумя тысячами кафэ, где, уже не страшась Бастилии, на все лады обсуждают жгучие социальные вопросы и политические новости, где открыто поносят королеву. Древняя монархия трещит по швам, многовековая эпоха накануне краха. Тут же, в просторном помещении с земляным полом, очагом и распятием в углу, сидят в порядке старшинства дети и внуки, слуги, батраки, виноградари, служанки, при чем эти посажены так, чтобы каждое их движение было видно хозяйке — упаси бог перемигнуться с пастушком!.. На верхнем же конце, возле очага, восседает сам родоначальник, при котором нельзя ни обменяться словом, ни поднять глаза... У Седрика Саксонского, семьсот лет назад, гости и слуги чувствовали себя вольнее, чем у этого хозяина! Он — отец, глава семьи, владыка; жена и домочадцы — покорные и любящие рабы. Когда ему случается задержаться — никто не смеет сесть за стол и даже думать об ужине. Он говорит, обращаясь к жене: Ваш удел — нравиться и скрашивать прелестью ваших ласк тяжкие труды, которые берет на себя сильное существо, с которым вы соединены и слились воедино...

Титульный лист одного из первых французских изданий романа Ретифа де ла Бретона «Совращенный поселянин»

Пусть Мольер сто лет назад в «Школе жен» издевался над подобными речами — то было