Человек в футляре. Избранное - Антон Павлович Чехов

брата писателя, Михаила Павловича, многие лица, эпизоды и ситуации восходят к наблюдениям, сделанным Чеховым в 1884 г. в Воскресенске, где квартировала артиллерийская бригада; в доме командира батареи полковника Б. И. Маевского собиралось местное интеллигентное общество и офицеры батареи. В частности, прототипом Тузенбаха считают приятеля братьев Чеховых поручика этой батареи Е. П. Егорова, который позднее «вышел в отставку с таким же желанием „работать, работать и работать“» и стал земским деятелем в Нижегородской губернии. Были реальные прототипы и у других персонажей драмы.

«Три сестры» были написаны Чеховым специально для Московского Художественного театра. Чехов приступил к работе над пьесой в августе 1900 г. Поначалу дело пошло быстро, и Чехов надеялся закончить работу к сентябрю. Однако затем начались сложности, и он сообщал Книппер: «Пьеса начата, кажется, хорошо, но я охладел к этому началу, оно для меня опошлилось – и я теперь не знаю, что делать» (20 августа); «Пьесу пишу, но боюсь, что она выйдет скучная» (23 августа); «Пишу медленно – это сверх ожидания. Если пьеса не вытанцуется как следует, то отложу ее до будущего года» (30 августа). Кроме того, завершить пьесу мешали многочисленные посетители и ухудшение здоровья. Решив, что в этом сезоне пьеса не пойдет на сцене, автор отложил ее, однако по настоянию МХТ вернулся к ней, и 29 октября 1900 г. в Художественном театре в присутствии автора состоялась предварительная читка чернового варианта. По воспоминаниям Книппер, после окончания чтения «воцарилось какое-то недоумение, молчание… Антон Павлович смущенно улыбался и, нервно покашливая, ходил среди нас… Начали одиноко брошенными фразами что-то высказывать, слышалось: „Это же не пьеса, это только схема…“». После этого Чехов в течение нескольких недель работал над завершением пьесы, в конце ноября 1900 г. передал текст Станиславскому, однако в декабре вновь заново переписал весь текст, создав окончательную редакцию пьесы. Несколько исправлений Чехов внес в период репетиций, в том числе по просьбе Станиславского (в частности, в последнем акте исключена ремарка о проносе тела Тузенбаха).

По просьбе В. М. Лаврова пьеса была напечатана в «Русской мысли», причем Чехов, находясь в Ницце, делал в корректуре исправления, но редакция не дождалась их и напечатала старый вариант с многочисленными ошибками, что вызвало крайнее недовольство автора. Этот испорченный текст «Русской мысли» послужил основой для последующих публикаций, и Чехов смог устранить искажения только в издании А. Ф. Маркса 1901 г. и во втором, дополненном издании 7-го тома сочинений, который вышел в свет в марте 1902 г. Текстология пьесы до сих пор составляет научную проблему.

Премьера драмы на сцене МХТ состоялась 31 января 1901 г. В роли Маши выступила О. Л. Книппер, Ирину играла М. Ф. Андреева, Вершинина – К. С. Станиславский, Тузенбаха – В. Э. Мейерхольд. По воспоминаниям Станиславского и Немировича, Чехов настаивал на том, чтобы «не утрировали и не карикатурили провинциальной жизни», на «верности бытовой правде». Он даже просил полковника В. А. Петрова, своего знакомого, наблюдать в театре за точностью воспроизведения деталей военного быта, выправки и одежды.

Чехов, находившийся в Ницце, следил за подготовкой спектакля, давал советы и разъяснения. Так, он писал Книппер о роли Маши: «Ой, смотри! Не делай печального лица ни в одном акте. Сердитое, да, но не печальное. Люди, которые давно носят в себе горе и привыкли к нему, только посвистывают и задумываются часто» (2 января 1901 г.). Чехов решительно поддержал Немировича-Данченко в определении тональности III акта: «Конечно, третий акт надо вести тихо на сцене, чтобы чувствовалось, что люди утомлены, что им хочется спать… Какой же тут шум? А за сценой показано, где звонить».

Пьеса имела успех и в Москве, и на гастролях в Петербурге. Чехов впервые увидел спектакль в следующем сезоне и оставил такой отзыв: «…„Три сестры“ идут великолепно, с блеском, идут гораздо лучше, чем написана пьеса. Я прорежиссировал слегка, сделал кое-кому авторское внушение, и пьеса, как говорят, теперь идет лучше, чем в прошлый сезон» (24 сентября 1901 г.).

«Три сестры» с успехом шли и на провинциальной сцене: в день московской премьеры в Киеве был Н. Н. Соловцовым поставлен спектакль, в котором принимали участие известные артисты, затем «Три сестры» шли в исполнении ряда гастрольных трупп: В. Ф. Комиссаржевской (в Варшаве, Вильне), Л. Б. Яворской (в Одессе), Г. Г. Ге (в Ярославле) и др.

В отзывах зрителей и критиков отмечалась литературность пьесы, ее близость к эпическому роду. Так, В. М. Лавров отмечал, что пьеса в чтении «представляется превосходным литературным произведением, но при сценической интерпретации выступает то, что не было видно, ярко, рельефно и неумолимо безжалостно». Драматург С. А. Найденов находил в пьесе органическое сочетание глубокого драматизма с общей просветленностью тона: «После представления „Трех сестер“ захотелось жить, писать, работать – хотя пьеса была полна печали и тоски. 〈…〉 Какое-то оптимистическое горе… какая-то утешительная тоска. И горечь и утешение». Уже в письмах к Чехову поднимался вопрос о том, почему сестры так и не уезжают в Москву. Резко отрицательным был отзыв Л. Н. Толстого. По воспоминаниям И. Н. Альтшуллера, Толстой, выражая восхищение рассказами Чехова, добавил при этом: «А пьесы его никуда не годятся, и „Трех сестер“ я не мог дочитать до конца».

Рецензенты отмечали, что «Три сестры» стали главным событием театрального сезона, но в то же время указывали на тяжелое, гнетущее впечатление, минорный тон, настроение безнадежности и уныния, даже более сильное, чем в «Дяде Ване». Как обычно, критикам недоставало «натур иного склада, деятелей, самоотверженных борцов» (Н. М. Ежов), они находили, что Чехов повторяется, обращаясь к своему излюбленному типу «хмурых людей». Однако были и те, кто видел достоинство пьесы в изображении «застоя и мрака» провинциальной жизни.

О драматическом новаторстве писали почти все рецензенты, хотя часть из них считала отступления от традиционной драмы недостатками. Высказывались уже ставшие устойчивыми суждения о «драме настроения». Так, критик «Новостей дня» писал, что «вся сила и интерес „Трех сестер“ – не в их фабуле, которая, как всегда у Чехова-драматурга, незначительна, без сложных внешних перипетий, даже почти неуловима, и не в определениях, которые можно точно сформулировать, моральных положениях, „идее“, как любят говорить. Весь великий интерес и покоряющая прелесть – в общей атмосфере, нравственной и бытовой, в какой живут три сестры… в колорите пьесы, еще больше – в ее поразительно напряженном настроении». Подчеркивалось «отсутствие ярко выраженной драматической коллизии», «будничность сюжета», «драматичность повседневной жизни… без потрясающих эффектов». Некоторые усматривали в «Трех сестрах» веяния западноевропейской драматургии: «ибсеновский символизм» и приемы Метерлинка. «Символизм» видели и в «немотивированности» страданий сестер и их порывов ехать «в Москву», что, по мнению критиков, превращало бытовую драму в философско-символическую: Москва, куда стремятся сестры, приобретала характер «лучезарного идеала». Однако не все считали новые черты удачными. Так, А. Р. Кугель писал: «Я очень хорошо понимаю это символическое порыванье в Москву, но, по-моему, у г. Чехова это не вышло, он недостаточно вплел этот мотив в течение пьесы. Это немножко искусственная Москва. Попробуйте ее выкинуть, и пьеса решительно от этого ничего не проиграет». Критик П. П. Перцов считал темой пьесы доходящую до фатума «инертность жизни», изображение «мира бессилия, недоумения, безнадежности». Были и те, кто упрекал Чехова в намеренном сгущении красок, в отсутствии у него положительных идеалов и идейных героев. В этом сходились не только «охранители», но и народники и марксисты. Так, А. В. Луначарский писал: «Мы с нетерпением ждем, когда же Чехов… покажет человека, который может прорвать тину и вынырнуть из омута на свежий воздух, когда же покажет он нам семена новой жизни». С критиками, которые «находили крупные недостатки в драме», считали ее «глубоко пессимистической вещью, отрицающей всякую радость, всякую возможность жить и быть счастливым», не согласился Леонид Андреев, писавший: «Тоска о жизни – вот то мощное настроение, которое с начала до конца проникает пьесу и слезами ее героинь поет гимн этой самой жизни. Жить хочется, смертельно, до истомы, до боли жить хочется! – вот основная трагическая мелодия „Трех сестер“, и только тот, кто в стонах умирающего никогда