Блатной: Блатной. Таежный бродяга. Рыжий дьявол - Михаил Дёмин

организация. Только артель там – одна видимость! В сущности, все у них осталось по-старому. Официально они подчиняются председателю, но в действительности всем заправляет шаман.

– И председатель мирится с этим? Ведь стоит ему только заявить…

– Для председателя главное – выполнить план по заготовке пушнины, понимаешь? Если бы шаман мешал, другое дело. Но он, наоборот, помогает… Хитрый старичок. И дисциплинка там железная! И артель эта, учти, добывает «мягкого золота» побольше, чем наша.

Так мы толковали какое-то время. И затем остановились на развилке дорог. День уже сгорел, и в горах заклубились синие сумерки. Над шумящей таежной чащей повисла узкая полоска месяца. В этот момент он мне напомнил что-то азиатское, дикое… Звериный коготь? Охотничий лук? Кривое лезвие ножа?

– Ты когда к ним хочешь пойти? – спросил Денис.

– Да сейчас, – сказал я, – время еще не позднее.

– Ладно. Значит, поворачивай налево. Стойбище недалеко. Да ты услышишь, там собак полно! Ну и сразу топай к председателю. Его дом – третий от края.

Мы попрощались. И, уже уходя, я вдруг остановился, охваченный внезапной мыслью:

– Послушай, Денис. Ты, кажется, говорил, что тамошний шаман любит хороший трубочный табачок?

– Да. А что?

– Так, может, у тебя найдется немного «Золотого руна»? Я бы прихватил с собой…

– Ну ты ловкач, – смеясь, покрутил головой Денис. – Конечно, найдется. Я в эти чертовы места без него не хожу.

* * *

В стойбище меня встретили радушно. Тут, бесспорно, главную роль сыграла моя дружба с Денисом, а также припасенный загодя табачок… Получив его, шаман сразу же с видимым удовольствием набил короткую гнутую свою трубочку.

Был он стар, шаман. Невысок, сутуловат, узколиц. И одет весьма просто – в меховую тужурку, в высокие кожаные, подвязанные под коленями сапоги-бродни. Лысый его череп прикрывал мохнатый треух. Встретив такую фигуру случайно, в толпе, никто никогда бы и не заподозрил, что это человек, общающийся с духами и исполненный странного могущества…

На нем – на его тужурке – не было никаких отличительных знаков. И я подумал: «Наверное, ритуальную „шаманскую“ одежду» он надевает только тогда, когда творит свои заклинания. А может, и вовсе не надевает. Не такие теперь времена».

Да, встретили меня радушно, угостили кок-чаем[74]и свежими лепешками. Но все же настоящего контакта, к сожалению, не получилось. Старик, как выяснилось, русского языка не знал. А председатель, тот тоже был азиат и тоже далеко уже не молод, хоть и говорил по-русски, но плохо и с неохотой. И потому диалог наш состоял в основном из жестов и улыбочек.

Но как бы то ни было, я своего все-таки добился! Узнал, что назавтра назначена Большая охота, и попросил разрешения принять в ней участие… Председатель поворотился к шаману и что-то быстро проговорил. Старик вынул изо рта трубку, огладил концом мундштука редкие седые усы, росшие по краям рта. И потом сказал, прикрывая глаза морщинистыми веками:

– Ча[75].

Большая охота устраивалась здесь, как правило, дважды в месяц; целью ее была не только добыча ценных мехов, но также и заготовка мяса – отстрел горных коз и оленей. И в такие дни в охоте принимало участие все мужское население стойбища.

Однако, прежде чем выходить на промысел, полагалось по традиции задобрить духов, выпросить у них удачи…

И шаман всю эту ночь провел возле капища – стучал там в бубен. К сожалению, меня туда не допустили. А настаивать я не стал: мне отнюдь не хотелось понапрасну портить с этими людьми отношения.

Бубен гудел унывно, глухо, прерывисто. Звук его то учащался, то медленно затихал. На рассвете он замолк окончательно. И сразу же в тайгу, поодиночке и группами, потянулись охотники.

Бредя в кустах в холодной рассветной мути, я с любопытством разглядывал живописные их фигуры. И вдруг заметил среди них человека, одетого в безрукавку из козьего меха. Голову его обтягивал красный, пестрый, туго завязанный над ухом платок. «Где же мы встречались? – подумал я. – Когда?» Напрягся и вспомнил. Ну конечно! Это ведь он на моих глазах в Таштыпе покупал косметический набор «Красная Москва» и приготовлял в коробке из-под пудры адский свой коктейль…

Меня он не узнал, не запомнил; скользнул по мне равнодушным взглядом и отвернулся. Но все же я остался в той группе, где был и он. И потащился следом.

Мы поднимались к водоразделу – туда, где рождаются реки Хакасии и Алтая. Тайга понемногу редела, сходила на нет. Мир становился пустынным и каменным. Над ним простиралось бескрайнее небо, подсвеченное тусклой зарей. И только одно оживляло безжизненный серый пейзаж – стремительно падающие с откосов, блистающие, ревущие потоки воды. Казалось, они падают прямо с небес.

Потоки были невелики – метра три в ширину, но в них ощущалась особая сила, безудержная ярость и мощь… В пути нам дважды пришлось через них переправляться. Дело это было нелегким. Мосты тут заменяли тонкие, небрежно брошенные жерди. В это утро – а оно выдалось морозное – жерди обледенели, стали скользкими. И потому каждый неверный шаг грозил бедой.

И беда случилась – на второй переправе.

Мне часто и отчетливо вспоминается эта сцена. Пожалуй, ее мне вообще никогда не забыть…

В нашей группе было шесть охотников. И половина перебралась через ручей благополучно. Но четвертому не повезло. Это был, кстати сказать, знакомый мне горец в меховой безрукавке и красном платке. Он поскользнулся вдруг и какое-то мгновение балансировал на шатких жердях. И потом сорвался и рухнул в воду.

В этом месте ручей изгибался, и чуть дальше, за поворотом, слышался грозный гул порога. Там вскипала белая пена, стояло облако мельчайших брызг.

Упавший попробовал было подняться, глубина была здесь небольшая – по грудь, и не смог. Слишком сильным оказался напор воды. Я сверху видел, как сбивает она с ног и тащит его по дну… Наконец он все же нашел опору и уцепился за камень. И отчаянным рывком подтянулся – поднял над водой лицо.

Красную повязку с него смыло, но красный цвет остался; волосы его теперь окрашивала кровь. Очевидно, он сильно ушибся, падая, и ослабел. И держался из последних сил.

И я закричал, повернувшись к стоявшему рядом со мной охотнику:

– Спасайте его! Чего ж вы, черти, смотрите? Делайте что-нибудь!

Но тот не ответил, не шелохнулся, даже бровью не повел. Он молча глядел на тонущего, и лицо у него было как каменное, и глаза – недвижимы и тусклы…

И другой оставшийся на нашем берегу тоже молчал. И на противоположной стороне потока царила такая