Немецкая катастрофа. Размышления и воспоминания - Фридрих Мейнеке

господства, давят на человека не только из желания власти, но и, можно сказать, ввиду повышенной сознательности и заботы о спасении души, то есть ввиду духовной узости. Ограниченным является и давящее общественное мнение; оно обычно соединено с квазиэтическим убеждением, что приличный человек должен думать совершенно определенным образом и никак иначе. Однако давление на совесть немцев, которое оказывала пришедшая к власти партия, проистекало в первую очередь из бессовестности тех, кто его оказывал, и стало циничным инструментом власти, призванным в зародыше подавить любое народное сопротивление деятельности партии.

Важный пример: как известно, выборы показали, что за партией в момент ее прихода к власти не стояло большинство народа. Даже в рейхстаге, избранном весной 1933 года в обстановке давления и террора, даже вместе с немецкими националистами Гугенберга она не могла собрать квалифицированного большинства в две трети голосов, необходимого для изменения конституции. Меняющий конституцию «Закон о чрезвычайных полномочиях», сделавший Гитлера всемогущим и способным совершить величайшие злодеяния, удалось принять только благодаря поддержке тех партий, которые должны были бы противостоять гитлеровскому режиму. Центр и немногочисленные демократы проголосовали 23 марта 1933 года за ненавистный им «Закон о чрезвычайных полномочиях»[116]. Страх перед подъемом террора заглушил в них голос политической совести. Я спросил знакомого депутата от партии Центра накануне голосования: «Вы ведь проголосуете против?» Он пожал плечами и ответил: «От этого станет только хуже».

Так оно и продолжалось. Такие действия, потворство из страха и вопреки собственной совести деморализует народ; мы тоже оказались в немалой степени деморализованы. Старый друг сказал мне в первый годы режима, стиснув зубы: «В половине немцев сегодня воспитывают дерзость, в другой половине – трусость». Это означает, что в тех, кто без колебаний оказывал давление на чужую совесть, собственная совесть уже умерла, погибла последняя нравственная связь, последние остатки христианского духа. Третий рейх был не только величайшим несчастьем в истории немецкого народа, но и величайшим его позором.

12. Гитлеризм и западные державы

В лагере западных держав опасность, которая грозила человечеству со стороны национал-социализма, считали более масштабной и актуальной, чем угрозу со стороны русского большевизма. С последним был заключен союз ради разгрома гитлеровской Германии, и общая победа, в которую Россия внесла наибольший вклад, предоставила ей широкие возможности на будущее. Такой результат стал возможен только благодаря возвышению Гитлера и Третьего рейха. Мы не будем задаваться вопросом о том, как выглядела бы ситуация в мире, если бы этого не случилось. Поговорим только о мотивах, по которым западные державы испытывали больший страх перед гитлеризмом.

Вне всяких сомнений, это были в первую очередь военно-политические интересы. Опасность со стороны Гитлера являлась непосредственной и актуальной. Если против нее ничего не предпринять, Европа не сразу, но постепенно превратилась бы в сферу влияния гитлеровской Германии. Со времен Первой мировой войны было хорошо известно, что может совершить Германия, задействовав весь свой людской и материальный потенциал в военных целях. Собранный Гитлером горючий материал мог вступить в действие быстрее и потому в тот момент выглядел опаснее, чем то, что Россия сосредотачивала в ходе медленного экономического развития. На Россию западные державы, возможно, и вовсе взирали с ожиданием, что она откажется от идеи мировой революции, ограничится внутренним строительством и сблизится с демократическими идеями. Кто станет отрицать, что за всеми политическими соображениями западных держав стояло всеобщее недоверие к Германии как таковой? Как немец я сожалею о нем, но в то же время вынужден задаться вопросом о глубинных причинах такого недоверия.

За всеми военно-политическими интересами и конфликтами держав со времен Французской революции и растущего давления народных масс на внутреннюю жизнь государств стоит борьба вокруг жизненных форм отдельных народов. Жизненной формой народа мы называем совокупность его духовных и материальных привычек, институтов, обычаев и представлений, которые внутренняя связь, внутренний принцип объединяет в общее целое – не всегда точно определяемое, но интуитивно понятное. В больших европейских конфликтах сначала погибла аристократическая жизненная форма «старого порядка». Сегодня под угрозой находится демократическо-буржуазная жизненная форма, получившая наибольшее развитие в Западной Европе. К этой форме относится не только власть большинства в государстве и связанное с ней растущее давление масс, своего рода уравнивание слоев общества. Это уравнивание ограничивается свободной игрой хозяйственных сил, капитализмом, который позволяет способному индивиду стать богатым и могущественным. Нравственная и духовная жизнь, культура народов и отдельных людей может как тяжело пострадать, так и процветать в результате борьбы этих начал. Здесь не место общим суждениям об этой жизненной форме – ни хвалебным, ни ругательным. Однако тот, кому внутреннее моральное самоопределение человека, свобода его мыслей и совести представляются первым условием любой высокой и подлинной культуры, должен – пусть и с некоторой отстраненностью – признать, что в западных демократиях вполне возможно найти место для духа и культуры. Конечно, тирания экономической власти и общественных условностей может значительно сузить это пространство. Однако в идеологии этих народов еще не погибло основное право христианского Запада, давшееся ценой тяжелой борьбы, – право на свободу мысли и совести. У пишущего эти строки еще звучат в ушах слова, которые он услышал в 1936 году на праздновании трехсотлетия Гарварда из уст президента Франклина Рузвельта: «Во времена современной охоты на ведьм, когда свобода мысли изгнана из многих стран, где раньше был ее дом, дело Гарварда и Америки – сохранить эту свободу». Духовное закабаление, которому мы подверглись в Третьем рейхе, образует если не самую масштабную, то самую глубокую причину отвращения западных народов к гитлеровской Германии.

Одновременно слова Рузвельта указывают на глубокий раскол между гитлеровской Германией и той прежней Германией, в которой мы выросли. И в бисмарковской империи, и в Веймарской республике у нас был достаточный объем свободы совести и свободы мыслей. Признаем, что авторитарный и милитаристский элемент, вносивший еще в бисмарковской империи свой вклад в нашу жизненную форму, приучил многих людей к тому, чтобы подчинять собственную мысль воле вышестоящих и становиться несамостоятельными в духовном плане. Однако тогда это еще не было смертельной опасностью. Синтез классического либерализма, стремившийся гармонично сочетать дух и силу, еще не погиб. На рубеже веков он даже возродился в новой форме, и в довоенное время появилось и процветало много хорошего. Конечно, в то же время разрастались сорняки, полные однобокого стремления к силе и наслаждению. Однако внутренняя связь между немецкой и западной жизненными формами еще не была разорвана. Еще существовала общая атмосфера христианской Европы – слово «христианский» употреблено здесь в широком смысле, как синоним свободы совести. Казалось, Первая мировая