Немецкая катастрофа. Размышления и воспоминания - Фридрих Мейнеке

война уничтожила эту атмосферу. Запад обвинял нас в отступлении от старого доброго немецкого духа, который одновременно являлся духом Запада, и в культе грубой силы. Мы с чистой совестью возражали, однако уже в ходе мировой войны были вынуждены почувствовать, что в этих на первый взгляд безосновательных обвинениях что-то есть. Новая немецкая жизненная форма, требовавшая от совести молчать, когда речь шла об умножении национальной мощи, угрожающе крепла, в том числе под воздействием Версальского мира. Мы уже рассказывали о ее борьбе со старой жизненной формой в эпоху Веймарской республики, сильно пострадавшей от этой борьбы. Новая немецкая жизненная форма превратилась в гитлеровское движение, в радикальный снос всех нравственных ограничений в борьбе за власть, в жизненную форму без совести.

Запад смотрел на все происходящее с недоверчивым интересом, но без полного понимания того, что стоит на кону для всей Европы, что случится, если Гитлер победит и попытка «веймарской системы» привести немецкую жизненную форму в соответствие с западной провалится. На Западе чувствовали себя в безопасности внутри собственной огромной сферы, к которой относились как к заслуженно дарованному Господом благу. Здесь не было ни малейшего страха за свою жизненную форму. К фашистскому эксперименту можно было отнестись спокойно, потому что ввиду физической слабости Италии любая начатая им война должна была привести к его крушению. Кроме того, Муссолини – не только из пропагандистского расчета, но и по искреннему убеждению – объявил свой фашизм национальным итальянским учением, не предназначенным для экспорта. Собственное маленькое фашистское движение в Англии, связанное с именем Мосли, не воспринималось всерьез.

Однако в лице Гитлера появилось нечто новое – новое не в абсолютном смысле, а по своим последствиям и будущим возможностям. Фашизм вырос из крошечных поначалу, но решительных и беспринципных групп. Он привлек смелых и отчаянных приверженцев, которых привела к нему жажда личной власти и славы. Однако главной оставалась националистическая идеология. Выше мы уже отмечали по поводу гитлеровского движения, что внутренняя искренность этой идеологии вызывает сомнение, что ее могли забыть или отложить в сторону, когда того требовали прямые интересы власти. Разумеется, этого никогда не должны были видеть массы искренне верующих сторонников; это осталось тайной маленького круга руководящей элиты. Однако зоркие наблюдатели вроде Раушнинга («Революция нигилизма») смогли уже на ранней стадии раскрыть этот секрет. НСДАП была чрезвычайно иерархической организацией: обычный путь вел от внешних объединений, сплоченных насущными заботами (Национал-социалистический женский союз, Национал-социалистический союз учителей и т. п.), к членству в самой партии, где существовало множество ступеней, и чем дальше наверх, тем у́же становился круг посвященных. На самом верху стояли люди, готовые на любое злодеяние, преступники, катилинисты[117]. Не все из них были бандитами в чистом виде, иногда лишь смесью негодяев и дураков, как мы уже имели возможность заметить, и одичавшая фантазия придавала собственным преступлениям видимость высокой миссии, возможно, даже универсальной миссии преображения всего мира по гитлеровскому образцу. В этих кругах говорили о «всемирном плане».

Такие фантазии не были лишены реальной почвы. В любой стране, у любого народа есть маленький набор людей, которые являются одновременно негодяями и дураками. С ними можно было вступить в связь, вдохновить успешным примером гитлеровского движения на то, чтобы они повторили его в своей стране. Мы видели их в лице Квислинга в Норвегии и Муссерта[118] в Голландии, видели такие попытки в Швейцарии и странах юго-восточной Европы; повсюду обнаружилась эта поросль маленьких Гитлеров, немедленно приступившая к работе. Зарубежная организация НСДАП пыталась создать потом в Америке – преимущественно в Южной Америке (Аргентине), но, вероятно, и в США – подобного рода группы; их называли «ячейками». Так гитлеровское движение приобрело универсальный характер. Формировался новый интернационал с целью разгромить прежние – «красный», «черный», «золотой» и т. д.[119] Их лозунг мог бы звучать: «Катилинисты всех стран, объединяйтесь!»

Возможно, только теперь мы в полной мере понимаем, что западные народы были полны решимости сделать все возможное для борьбы с гитлеровской угрозой. К военно-политическим мотивам, которые нам уже известны, к тому отвращению, которое внушала им авторитарно-милитаристская структура Германии еще во времена гитлеровской империи, добавилась новая опасность: что эта Германия, развив свою авторитарно-милитаристскую структуру до невероятного предела, путем международной пропаганды создаст для них проблемы в их собственных странах, породит революцию и в случае успеха лишит в конечном итоге привычной жизненной формы. Могло получиться как с элодеей[120], пары семян которой, перенесенных через океан несколько десятков лет назад, хватило для того, чтобы заполнить русла всех рек чащами водорослей. На Западе считали, что у них есть иммунитет от большевизма; фашизм отказался от экспорта; гитлеризм, напротив, утонченными методами выбросил на мировой рынок совершенно новый товар, применимый в любой стране. Своего рода сырьем при производстве этого товара стала расовая идеология с ее ядром – ненавистью к евреям, – зернышко которой уже существовало или могло появиться где угодно. Обработка этого сырья заключалась в создании иерархической организации, ориентированной на привлечение масс и удовлетворение их квазиидеалистических инстинктов, вызывавшей вождистское честолюбие и делавшей наслаждение властью и всеми земными благами привилегией небольшой хищной элиты. И даже если расовая идеология и антисемитизм не подходили в качестве сырья для массового потребления, их могли заменить иные идеи, выращенные теоретиками или сектантами и получившие должную накачку. Когда культура становится плоской цивилизацией[121], идеологи уже не имеют в ней прочного места, не везде являются настоящими и могут быть при необходимости легко заменены на других. Вспоминая слова Гёте: мы живем не в эпоху веры, а в эпоху безверия. Хищники есть во все времена и в любом народе; они укрываются в демонических глубинах общества, выскакивают на поверхность в эпохи революции и безверия и превращаются в тех terribles simplificateurs, пришествие которых в Европе предвидел Якоб Буркхардт.

Можно предположить, что именно такие опасения занимали души западных народов. Они не требуют ясного и всестороннего осмысления, возможно, даже не достигают уровня четкого осознания и могут оставаться мрачными предчувствиями угрозы демократическо-либеральной жизненной форме. Тем не менее они вызвали почти крестоносные настроения, с которыми западные народы вели войну и развернули отвратительный воздушный террор против нас и памятников нашей истории[122].

13. Есть ли у гитлеризма будущее?

Соображения, на которых мы остановились, ставят перед нами ужасающе серьезный вопрос о том, окажется ли гитлеризм – пусть даже поверженный сейчас – главенствующей формой жизни на Западе благодаря демагогическому превосходству своего метода господства над массами. Мы уже искали источник силы гитлеризма и смогли кое-что обнаружить: