Дневник. 1941-1943 - Александр Мелентьевич Волков

25. Едем черепашьим шагом. Продвигаемся на километр-два, потом стоим час и больше. К 4½ вечера еще не доехали до Мичуринска, до которого утром оставалось всего километров 30.

Кипятим чайнички, питаемся, лежим, разговариваем. Ветлугин, который рассердился на меня третьего дня за то, что я не стал устраивать ему место, теперь отошел, разговаривает в дружеском тоне. А были с его стороны разные выходки, он кричал, что «я ржу, как молодой жеребец» (?!)

Эфрос хотел вселить к нам двух человек, но я воспротивился и отстоял свой вагон.

Темнеет...

26. Всю ночь нас гоняли по путям, а утром мы проснулись все в той же Кочетовке (перед Мичуринском). Управившись с естественными надобностями, начали растаскивать лесной склад — все тащили огромные плахи, тес, клепку. Пошли и мы, для начала скромно захватили десятка два сырых горбылей.

Потом явился Эфрос, предложил итти на базу за хлебом. Пошли от нашего вагона я и Швейцер. Шли долго, по бесконечным путям — составы, составы, составы, на некоторых следы бомбежки. Наконец, пришли на рынок. Грязь ужасная, основной продукт — картошка. Мы купили два ведра. Хлеба не дождались, пошли назад и заблудились среди всех этих путей, и долго бродили, переходя через площадки, подлезая под вагоны. Наконец, нашли свой состав. Тут опять принялись заготовлять дрова, начали таскать мелочь целыми охапками. В общем сделали порядочный запас дров, особенно отличился Адик.

Женщины начали коллективно варить суп. Я достал кирпичей, установил кастрюли и разжег костер.

Интересную картину представляет проход между двумя эшелонами — настоящий Невский проспект. Масса народу снует туда и сюда по загаженной улице. По бокам дымят костры, варится пища, люди таскают доски, кругом оживление, суета... Утром Галюська кипятила на улице самовар Ротницких и разливала кипяток по чайникам, напоила чаем досыта весь вагон.

Супу мы наелись прекрасно в первый раз за все время пути, а уже исполнилось пять суток наших странствований. Проехали же всего 400 км. и стоим под Мичуринском.

27. Нас хотели отправить в 10 ч[асов] вечера 26-го, но мы простояли всю ночь; только в 5 ч[асов] 40 м[инут] утра нас куда-то повезли, катали полчаса, а потом оказалось, что мы на том же самом месте, что и накануне, в той же осточертевшей Кочетовке! Я ходил с двумя женщинами за водой — мы бродили среди эшелонов, подлазили под вагоны, прыгали через площадки, одна из моих спутниц (Маркман), спускаясь с площадки, упала на спину.

Кипятку набрали на весь вагон, вернулись. Поезд неожиданно тронулся и ушел за километр. Многие остались. Было много шуму, крику, истерик и скандалов. Но потом отставшие пришли.

Начали опять готовить суп и жаркое на улице. Я притащил железный лист, из кирпичей сложил очаг, развел костер и затем принимал участие в поддержании огня и кипятил самовар.

После обеда валялись и наконец в 350 дня поехали из Кочетовки, будь она трое-трижды проклята! Двое с половиной суток мы провели на ее грязных бесконечных путях.

Дальше ехали тихо, с остановками, но все же ехали. А ночью шли даже быстро, настолько, что была тряска и Галюське на голову упала большая эмалированная кастрюля и набила большую шишку.

28. Сегодня кончаются седьмые сутки после от'езда из Москвы. Утром проснулись в Тамбове, куда приехали еще в 12 ч[асов] ночи. Всю ночь кричали паровозы, оглушительно рявкали над самым ухом. Целая вакханалия пронзительных гудков, шум колес, но под эту разнузданную симфонию спалось не плохо.

Мы теперь, как сурки, наедаемся в 2–3 часа дня и до следующих 7–8 часов утра (15–16 часов без пищи, из {них} часов 12–13 спим).

Набрали холодной воды (к кипятку большая очередь, а стоять некогда) и поезд вскоре отошел. В Тамбове отстал от эшелона комендант соседнего вагона №44 Никол[ай] Петр[ович] Дмитриев, говорят, в одной кожаной тужурке и без документов.

На одной из небольших остановок потеряли лестницу, благодаря халатности Швейцера, который, поднимаясь последним, не сумел ее поднять. На след[ующей] остановке мне пришлось делать другую; гвозди опять надергал из старых досок, а бруски были наворованы на топливо в Кочетовке.

Сегодня едем довольно скоро, остановки непродолжительны. Под'езжаем к Кирсанову. На ст[анции] Ртищево решится вопрос, поедем мы через Куйбышев или через Саратов.

Часов в 6–7 приехали в Кирсанов. Поезд догнал Дмитриев с двумя товарищами и привезли хлеб, купленный ими утром по коммерч[еской] цене. По их рассказам они ехали в паровом котле. На наш вагон досталось 4 буханки, но Эфрос заявил, что нам не следовало бы давать хлеба, т.к. мы не коллективисты (!) Очевидно, по его понятиям коллективизм заключается в том, чтобы отставать от поезда.

29 октября

29. В 1230 ночи приехали на большую узловую станцию Ртищево, откуда нас могли направить на Пензу, но не направили, наш путь остался на Саратов. Галюська подняла ложную тревогу, заявив, что уже половина седьмого утра; все стали было вставать; но потом выяснилась истина и все снова улеглись. Из Ртищева уехали ночью.

Утром на небольшой станции добыли воды из колодца и вскипятили три чайника (чайник придумали кипятить внутри печурки — это очень быстро и экономно!). Воду делил я, как комендант, строго поровну между всеми и поочереди и потому чаепитие прошло мирно. Потом принялись варить картошку. Мы ее ели с постным маслом и с соленой рыбой. Очень вкусно!

Едем с небольшими остановками, приближаясь к Аткарску.

В Аткарске были ночью, получили на вагон 3½ булки белого хлеба, вроде сибирских круглых булок; нам досталось ¾ булки и около полкило колбасы.

Мы оторваны от всего мира, мы, как корабль, несущийся по бурному океану... Где-то за бортом бушует война, а у нас кипят мелкие страсти, ссоры из-за кружки чаю, полученной не в очередь, из-за того, что старуха Хацревина ночью сходила в горшок и разлила...

Корабль, терпящий бедствие. Проносятся мимо острова-станции, но и от них мы далеки, т.к. мы в хвосте поезда. Дай бог, чтобы наш корабль благополучно прибыл к желанной пристани, прежде чем народная масса выплеснется из берегов.

А за окном — низкие черные тучи, древняя приволжская степь, по которой, среди древних бурьянов вот-вот, кажется, проедут васнецовские богатыри.

Началась холмистая местность, довольно высокие горы напоминают родину, Устькаменогорск...

Сегодня мы заплатили по 1 р[ублю] 70 к[опеек] с души за нес'еденный нами суп, который якобы пролили заготовители из другого