Дневник. 1941-1943 - Александр Мелентьевич Волков

не принимал абсолютно никакого участия в общей работе — типичнейший иждивенец. Изображает инвалида, у него будто-бы болит рука, что, по-моему, чистая выдумка. Пренеприятнейший суб'ект, с огромным самомнением. 3. Бровманы — еврейская семья (сын их военный корреспондент «Известий»). Старуху Бровман даже еврейка Перштейн в ссоре обозвала «бердичевской еврейкой». Она думает только о покупках, возможность покупки приводит ее в неистовый азарт и тогда она забывает обо всем на свете. При распределении кипятку первая подставляет кружку, хотя ни за водой ни за дровами семья не ходит и печку не топит. Ее муж — совершенно безличная личность, целыми днями не сходит с места. Дочь — кривая девка лет 35–40, с вывернутым глазом. Тоже тройка иждивенцев, рассчитывающая на чужие услуги.

4. Абрам Абрамович Перштейн — примазался к эвакуации на том «законном основании», что возил на вокзал на машине Эфроса и других писателей. Профессия его неясна. Он выдает себя за инженера, но едва-ли окончил техникум. По развитию стоит на уровне среднего рабочего. Бузотер и нахал; считает, что он знает все на свете, а на деле ничего не знает и не умеет (характерный пример: как он пытался отлить свечку и вылил незастывший стеарин на грязный пол вагона). Марктвеновский тип субъекта, которому рассказывали о туннеле длиной в 1000 футов, просверливающем холм шириной в 800 футов.

Туп и груб, назойлив, нуждается в щелчках по носу, которые осаживают его и делают скромнее.

Жена его — Марья Львовна — работала в пивной, что достаточно ее характеризует.

И все же эти люди, со всеми своими недостатками, лучше «интеллигентов» типа Швейцера. Они добры, отзывчивы, готовы поделиться с другими провизией, дать что-нибудь из одежды и т.д. Под конец пути я разглядел под грубой неказистой оболочкой хорошие качества.

5. Арий Давидович Ротницкий — снабженец Литфонда. Предприимчивый старый еврей с козлиной бородкой, в круглой барашковой шапке. Заражен жаждой деятельности, не может спокойно сидеть на месте. В пути взял на себя обязанности бухгалтера и кассира по снабжению эшелона. В результате или он ходил по другим вагонам, или к нему приходили без конца. В конце дороги надул нас на несколько рублей, получив вдвойне за уступленную нам порцию черных сухарей.

Его жена — Любовь Моисеевна, женщина-слон (по своей комплекции), дура и истеричка, страшно капризная, что к ней совсем не идет. Помню, как она лезла по лесенке в вагон после поездки на тормозной площадке — с диким ревом и слезами, вопя, чтобы ее пропустили вперед всех.

Сестра ее, Анна Моисеевна Бабад — женщина, насладившаяся жизнью; думает только об еде, о вкусных вещах (этим здесь многие заражены). Очень моложава, несмотря на свои 50 лет; гуляла с ухажерами.

Две сестры Маркман, Клара Исаковна и Бшева Исаковна, и сын второй из них — Валя. Клара работала в учетном отделе ССП.

Старуха Хацревина — еврейская старуха, которая не любит, чтобы наступали на ее вещи.

6 ноября. 6 часов утра. Актюбинск. В первый раз за все время пути удалось послушать московское радио (отрывки из последних известий), когда ходил за водой.

С вечера мы топили печку, но ночью в вагоне стало очень холодно. Я встал за 2–3 часа до рассвета и топил печь, а дрова колол при слабом свете, падавшем из дверки. В общем поддержал падающую температуру.

После ночной работы я был зол, как чорт и поссорился с Абрамом Абрамовичем. Он не захотел итти за водой и я обещал выставить его из вагона, как примазавшегося (что было очень глупо с моей стороны!). Он же заявил, что выбросит меня из вагона вместе с вещами (тоже умно!). Впрочем, этот обмен любезностями не имел никакого влияния на дальнейшие отношения.

Холодно. Идет снег. Держали двери закрытыми, но их то и дело приходится открывать, т.к. часто спрашивают Ротницкого, нашего снабженца. Вагон выстуживается, все ворчат.

Едем довольно быстро.

7 ноября. 24 годовщина Великой Октябрьской Революции. В каких условиях нам приходится ее встречать...

Ночь была жуткая. С вечера истопили печь, я лег около печки на нару, которую сам же настлал из досок. Но сильно замерз (особенно озябли ноги, хоть они и были в валенках). Встал среди ночи, задолго до рассвета, за мной поднялся и Ветлугин, стали вместе топить печь. Он светил мне лучинами, а я колол дрова сахарным топориком. Незабываемая обстановка... Часа 2–3 мы стояли на ст[анции] Эмба, на улице был мороз, вероятно, около 20 º. Слышались голоса: «Ну как, замерз?» — «Нет, ничего...» Потом меня сморил сон, мы легли спать. Через час я опять замерз и за час до рассвета снова взялся за топку печи

Днем стало довольно тепло, ехали с открытой дверью, греет солнышко, небо синее. Проехали Челкар (350 км. от Актюбинска).

8. Эта ночь была значительно теплее. На ночь немного протопили печь и уж вставать не пришлось, было тепло, но мои ноги были стиснуты между двумя мощными ж...ми Ротницких и потому встал часа в 3, от нечего делать затопил печку.

Несколько человек выходило из вагона на ночной остановке — вдали виднелись яркие огни. Оказалось, что это был Аральск, но это мы узнали только утром.

Печку мы топили с Перштейном до рассвета. Рано утром я набрал четыре чайника воды из степного колодца на какой-то станции. Первые два чайника я зачерпнул просто рукой, а потом спускал чайник на ремне. Одного почтенного старца профессорского вида спускали в колодец за ноги и он зачерпывал воду ведром.

Тепло... Едем с открытыми дверями; холода не чувствовалось даже тогда, когда зашло солнце.

9. Спал у печки на лавке — надоело за много дней вечное просовывание ног между чужих конечностей, откуда их стараются вытолкнуть или немилосердно сжимают. Здесь было очень хорошо, только малость зябли ноги. В общем, проспал всю ночь.

Надо здесь сказать, что еще давно (точно не помню где) — нам пришла в голову мысль ехать не в Ташкент, а в Алма-Ата, куда перевезен наш институт, а также и Авиационный (кстати в нашем эшелоне семь вагонов со студентами и преподавателями МАИ, есть один студент из той же группы, где учится Вива). За Алма-Ата очень много доводов и потому мы без колебаний приняли такое решение (вероятно, еще до Саратова). Кстати — в эшелоне есть научные работники и из нашего Ин[ститута]та: проф. Некрасов, Уманский, Михайленко. Я их встречал на станциях.

В этот день я договаривался со старостой вагона №42 (МАИ) о том, чтобы перетащить к