Дневник. 1941-1943 - Александр Мелентьевич Волков

23 (воскр[есенье].) Послал Виву и Адика с письмами к Курочкину и Маршаку, но неудачно: они ни того, ни другого не застали дома и оставили письма. Днем приходил Губкин и снова меня успокоил. Уговорились завтра в 10 ч[асов] утра пойти в Ин[ститу]т к Макарову.

Утром и днем температура 36,9º, самочувствие почти нормальное.

24. К 10 ч[асам] пошел к проф[ессору] Макарову, спокойный и обнадеженный его обещаниями. Живет он далеко, я как раз встретил его при выходе из дома. Он с места в карьер огорошил меня заявлением, что нагрузки мне дать не может, кроме 25 часов по теории механизмов, которые меня никак не устроят.

— Начерт[ательная] геометрия у нас занята, а с графикой вы не справитесь, будет скандал.

— Я через две недели от вас уйду, дайте мне сейчас нагрузку, чтобы меня прописали.

— Нет, я этого сделать не могу. Обратитесь на кафедру сопротивления материалов, или на физику.

Швыряют меня, как футбольный мяч, от одного к другому.

Расставшись с ним, пошел на квартиру Маршака. От С[офьи] М[ихайловны] узнал, что в 3 часа будет заседание в ССП, где будет решаться вопрос об устройстве писателей. Решил пойти. Явился в Институт, разговаривал с проф[ессором] Иловайским (каф[едра] сопромата), с Медведевской (ассистент по каф[едре] матем[атики] и механики), просил ее перейти сейчас на механику, а мне уступить часы по математике. Она как будто отнеслась к моей просьбе сочувственно, а потом это оказалось лицемерием.

Встретил проф[ессора] Воронкова, зав[едующего] каф[едрой] механики, познакомился с ним. У него есть 150 лишних часов, которые он мог бы предоставить мне, если согласится Лысенко. В общем (считая часы, данные мною в Москве) набирается полставки, все дело за дирекцией.

Пошли к Лысенко. Он не возражает, если Комиссия из КВШ даст им эту полставку (т.е. включит ее в бюджет ин[ститу]та), сам же он по этому вопросу об'ясняться не пойдет. За меня будут хлопотать Губкин и Ванюков, они отправляются к Плоткину (из КВШ).

В Ин[ститу]те я проболтался до 3 часов, обтирая стены коридоров, а потом пошел на заседание ССП.

Маршак по обыкновению запоздал и явился в 4 часа. На заседании выяснилось, что Правление Каз[ахского] ССП подавало в ЦК КПК [Центральный Комитет Коммунистической партии (большевиков) Казахстана] ходатайство о прописке восьми писателей (в том числе был мой знакомец по эшелону Медынский, украин[ский] писатель Бурлака, литературовед Черняк, живущий в Алма-Ата уже 53 дня и другие). И ЦК им отказал! Их прекрасный город, видите-ли, перегружен и 8 писателей доведут его до гибели...

После заседания стали всех спрашивать, кто может ехать в область, а кто нет. Я был настолько нервно настроен мыслями о Виве (перед этим я еще разговаривал с Зощенко: его семья осталась в Ленинграде, а его самого вывезли на самолете, 19-летний сын мобилизован — в таких разговорах мало утешительного!), что со мной приключилась истерика. Я заявил, что никуда в другой город не поеду, в крайнем случае устроюсь под городом, в колхоз и буду носить сыну продукты в котомке за плечами.

Большинцов, у которого семья тоже в Ленинграде, резко меня оборвал и попросил обойтись «без дамских истерик», но Маршак его тоже оборвал и просил меня успокоиться.

— Идите, мы сделаем для вас все возможное, — сказал С[амуил] Я[ковлевич] и я пошел (они решили снова разговаривать с ЦК о нескольких писателях).

Из ССП я шел несколько успокоенный, у меня вновь появилась надежда.

Вечером был у Губкина и просил его завтра хлопотать.

Видно, что и ему это уже надоело.

— Что я такое? Я просто преподаватель, не директор. Величко на меня сердит за то, что я вмешиваюсь не в свои дела и т.д.

В общем, он дал слово пойти, если пойдет В.А. Ванюков. Таково отношение товарищей — а С[ергей] И[ванович] Губкин лучший из них!

Интересный штрих:

В.С. Макаров, отказав мне и выяснив, что и на других кафедрах для меня нет нагрузки, заявил мне:

— Ал[ександр] Мел[ентьевич]! Я теперь перед вами чист!

— Вы-то чисты, да мне от этого нелегче, — был мой ответ.

Пилат Понтийский тоже когда-то умывал руки.

25. С утра в Ин[ститу]те. Ловлю Губкина и Ванюкова, чтобы свести их вместе и направить к Плоткину. Трудная задача: то тот, то другой уходят то из Ин[ститу]та, то в столовую и т.д. Наконец, они стали у двери Плоткина, чтобы пройти к нему без очереди, но это им долго не удавалось. Губкину надоело ждать и он ушел, а в это время вышел Плоткин, с которым Ванюков незнаком. Пришлось об'ясняться в коридоре. Плоткин сначала не хотел и слушать, но наконец разрешил нам передать Лысенко, чтобы тот сделал ему доклад по этому вопросу. Пришлось удовольствоваться этим. Пошли к Лысенко и тот обещал это сделать.

Но прошло часа полтора, в течение которых я слонялся по коридорам, вероятно, вызывая своей унылой фигурой раздражение у Лысенко. Наконец, я обратился к нему и он мне резко ответил:

— Я не буду Плоткину докладывать, я говорил с директором (Коктовым) и он мне запретил!

Из этого видно, как настроен против меня Коктов!

Утром Величко мне сказал, что предс[едатель] комиссии КВШ Синецкий в 2 часа вызывает к себе всех тех, кто еще не устроен, и просил меня их оповестить. Это сделала за меня Галюська, т.к. я боялся упустить Губкина и Ванюкова.

Вместо 2-х нас собрали в 4 и говорил с нами не Синецкий, а Плоткин, который ограничился заявлением, что всех устроят – если не здесь, то пошлют в другие города, откуда у них будто-бы есть заявки. В общем, безответственный и пустой разговор. Люди не понимают, что они играют чужой судьбой!

Величко, присутствовавший при наших разговорах, вел себя исключительно подло. Когда Коктов кричал, что у него нет для меня нагрузки и что он не желает платить мне из своего кармана, а я ему доказывал, что у него нагрузка есть, Величко ни звука не проронил в мою защиту, хотя и обещал не раз. Форменный негодяй!

В 4 часа звонил Софье Михайловне, от нее узнал, что писательская делегация еще в ЦК и след[овательно] результаты переговоров неизвестны.

Вечером узнал от Вивы о том, что родителей студентов прописывает МАИ. Решил наутро пойти туда и попытать счастья.

26. С утра поехали с Галюськой в МАИ.