Философская топология русской культуры - Сергей Александрович Азаренко

может порождать жгучее желание и давать возможность крепко «жалить» друг друга. Недаром слово «желание» происходит от глагола «жалить», «колоть». Острое чувство при этом, если не боль, возникает в результате быстрого воздействия на чувствительную часть, секцию тела, рассекая его, творя тем самым «секс».

Рассекается тело прежде всего там, где тонкокожесть, острая чувствительность кожного покрова, та пленка, та поверхность, что отделяет нашу внутреннею теплоту от окружающего мира. Однако российская расстановка тел трансформирует желание в жалость (корень этого слова тот же, что и у «желания»). Отмеченная «поверхность» российского пространства усиливается, если не ускоряется, бескрайними равнинами, которые задают динамику бесконечного движения без цели, стремясь опустошить и рассеять. Русский человек находится как бы в захваченности пространством мира. Он чувствует свою вовлеченность в течение жизни. Отсюда делается понятной онтологическая приверженность русского к страданию. Слово «страдание» происходит от индоевропейского корня ser-, sra- в значении «течь», «истекать». Таким образом, «страдать» – это значит быть «растекшимся», «текущим» в своем переживании, это значит быть телесно несобранным. Определенному способу проживания соответствует и особый характер дыхания, оплотняющий и образовывающий такое тело, которое может выглядеть и вести себя только определенным образом. Таково тело «Кентавра, играющего на флейте» или тело «Иванушки-дурачка на печке», традиционно трактуемые как образы, и притом образы фиктивные. Но насколько фиктивным может быть образ, если он всегда есть образ «чего-то», то есть является продуктом «об-резания» (если следовать этимологии слова «образ») какого-либо реального фрагмента мира, в данном случае такого существенного его фрагмента, как человеческое тело.

Мы полагаем, что телесные образы Кентавра и Иванушки в определенном плане пересекаются. Первоначально Э. Гуссерль феноменологически исходил из того, что «об-резание» этих образов совершается в горизонте действующего спонтанно сознания. Образ Кентавра мыслился как активный синтез, производимый сознанием, который представляется как композиционное сочетание возрождающихся чувственных впечатлений. Согласно такому взгляду, Кентавр создается усилием сознания, в котором действует механизм спонтанного синтеза, возрождающего «чувственный материал», полученный от когда-то созерцаемых в реальности лошади и человека. При такой трактовке Кентавра с точки зрения философии «высоты» (подразумевающей внешнего наблюдателя) не берется в расчет действие самого мира, действие, в котором осуществляется, как полагали греки, становление тела человека, претерпевающего различные стадии возмужания и превращающегося в существо, способное творить себе подобных. В этом смысле каждый человек в той или иной степени Кентавр. А образ Кентавра может символизировать определенный способ поведения человека в завладевшем им пространстве или разрывающегося между желанием и воздержанием.

Ж. Делёз замечает, что способ проживания оседлого городского тела основывается на воспроизводстве, а кочевнического тела – на движении. Репродукция предполагает сохранение внешней точки зрения по отношению к объекту или событию наблюдения; движение же путе-шествующего предполагает на-хождение в самом потоке событий, вовлеченность в процесс порождения различенного. Кочевник обладает территорией, передвигаясь постоянными маршрутами, движется от одного пункта к другому. Но если даже пункты очерчивают маршрут, они сами принадлежат этому маршруту, тогда как для оседлого жителя пункты задают маршрут. Маршрут кочевника может проходить по обычным дорогам, но они для него не то же самое, что для оседлых народов, у которых дорога делит замкнутое пространство, предоставляя каждому определенную его часть.

Пространство городского оседлого жителя расчерчено стенами, границами и дорогами; степные кочевники располагаются в гладком пространстве. Деревенский способ существования тяготеет к гладкому пространству, хотя и несет в себе элементы оседлости. Как и степные кочевники, деревенские жители обживают и осваивают гладкое пространство, никуда не бегут, да и не хотят бежать, они скорее срастаются с этим гладким пространством. Но вместе с тем они движутся, но движутся сидя: одни находясь в седле, другие находясь на печке, являя собой, с одной стороны, «единство» лошади с человеком – это Кентавр, а с другой – «единство» человека с печкой – это Иванушка-дурачок. Последний – образ типично русского человека, который требует, однако, правильного истолкования. Сказки рассказывают о том, что герой, действительно не сходя с печки, достигает своих целей: и дров нарубил, и Бабу-Ягу победил, и на царской дочке женился. Особенностью его поведения является то обстоятельство, что он позволяет миру действовать как бы самому, сообщаться в согласии с собственными необходимостями, и тем самым доносить ему то или иное содержание (более подробно об этом см. в следующем параграфе).

Такового рода неторопливость – мудрое качество народа, однако в какой-то момент, а именно в крайнем проявлении, оно может превратиться в недостаток. Степные кочевники и деревенские жители умеют ждать, они бесконечно терпеливы. Неподвижность и скорость, оцепенение и порывистость – неотъемлемые принципы их проживания в мире. Вместе с тем бескрайние горизонты территориальности подавляют и рассеивают энергию освоения. Подавленное и загнанное вглубь «желание» позволяет набирать телу специфическую скорость проживания. Эта скорость оказывается зависимой от климатических условий. В. Беньямин замечал, что любую местность надо познавать в то время года, когда проявляются ее климатические крайности[73], ибо к ним приспособлена местная жизнь, лишь по этому укладу ее можно понять.

Зима в России делает ее жизнь на одно измерение богаче. Пространство меняется в зависимости от того, теплое оно или холодное. Уличная жизнь проистекает, по выражению Беньямина, как в «замершем зеркальном кабинете», всякая остановка и раздумье даются с невероятным трудом. Требуется полдня приготовления для какого-либо действия, а затем мгновенное волевое усилие, чтобы его совершить. Здесь обнаруживается разница между движением и скоростью. Движение может быть очень быстрым, но оно не становится от этого скоростью. Скорость не исключает замедленности или даже неподвижности. Движение экстенсивно, скорость интенсивна. Движение предполагает перемещение тела во всей его полноте из одного пункта в другой. Это – относительная характеристика тела, в то время как скорость является абсолютной его характеристикой, ибо в движении отдельные части тела заполняют гладкое пространство наподобие вихря. Духовное путешествие человека совершается тем самым, не сходя с места, интенсивно. Только эта телесная механика может открыть «душу» русского человека, то есть особый способ дыхания его тела.

В России с резкой полярностью представлены тела большой и малой величины. С одной стороны, здесь имеются мужские большие тела и женские, с другой – малые мужские тела и женские. К телам большой величины, кроме уже описанного Дурака, можно отнести тела некоторых святых, нашедшие выражение в таком исконно русском изобразительном искусстве, как икона. Флоренский обращает внимание на изображение Прохора, ученика евангелиста Иоанна Богослова в лицевых Евангелиях. Прохор изображен сидящим в пещере и записывающим слова евангелиста. Фигура его согнута и направлена в правую сторону изображения, так что тело его представлено профильно. При этом лицо дано в почти прямом повороте, обернутое влево и поднятое вверх, по