Блатной: Блатной. Таежный бродяга. Рыжий дьявол - Михаил Дёмин

Я повторил. Осип сказал строго:

– Чего тебе не хватает, так это благочестивого выражения. Но тут уж ничего не поделаешь. Таким уж уродом ты, видать, родился… Ладно, пошли!

И он усмехнулся, поджимая губы. И постучал в дверь тихим, условным стуком.

И вот опять мы сидели в юрте Дамдина. Помещение было теперь нарядно убрано, и повсюду вдоль стен дымились серебряные курильницы. И воздух пропитывал терпкий, чуть сладковатый, дурманящий аромат. А на полу, поверх бараньих шкур, постелен был новый яркий ковер с традиционными синими и красными цветами. И на нем на деревянном подносе стояли блюда с сыром, с творогом, с бовами (монгольскими коврижками) и пиалы, полные молока и чая.

Я прихлебывал душистый чаек и разглядывал таинственного гостя. Был он примерно одного возраста с хозяином, но на этом их сходство кончалось. Ничего родственного, во всяком случае, я в их облике не нашел. В отличие от длинного, костлявого Дамдина человек этот был приземист, плотен, широкоскул. Плоское лицо его казалось выкованным из темной бронзы. Узкие, чуть запухшие глаза были полуопущены. Он сидел, скрестив ноги, перебирая в пальцах коралловые четки, и не спеша вел беседу с Осипом.

О чем они толковали? Трудно было угадать. Звездочет казался спокойным, невозмутимым, бронзовое лицо его было неподвижным, как маска. Но зато Осип заметно нервничал, он то всплескивал руками, то настораживался, поникал…

Затем на какое-то время разговор их прервался; Дамдин приготовил новый сорт чая. В Монголии, вообще говоря, существует множество вариантов этого напитка. Есть чай с молоком, с солью, с бараньим салом, с мукой, а также с рисом, пшеном, ячменем. На сей раз был подан ячменный вариант. И вот тут звездочет оживился, охотно принял пиалу в широкие твердые свои ладони… Воспользовавшись паузой, Осип негромко сказал, обращаясь ко мне:

– Знаешь, он поразительные вещи рассказывает… Даже как-то жутко.

– Какие вещи? О чем?

– О нашем мире… О силах зла…

– Но что он конкретно-то говорит?

– По его словам, в некоторых монастырях Каракорума и Тибета монахи давно уже ведут своеобразную летопись зла. Понимаешь? Регистрируют всякие бедствия, войны… Началось это после Чингисхана, а потом вошло в традицию. И сейчас они продолжают вести эту хронику уже в масштабах целой планеты.

– Но они же отъединены от мира! Что они знают о нем?

– Не беспокойся. Они все-таки ведь живут не в каменном веке. Дамдин, например, регулярно читает газеты, слушает радио.

– Так это здесь…

– А там – тем более. Там-то они сами себе хозяева! И возможности у них большие.

– Ну, допустим, – сказал я, – и что же?

– В общем, монахи эти убеждены, что на земле существует закон сохранения зла, ну, такой же, как, скажем, закон сохранения энергии… Насилие не исчезает, оно лишь трансформируется. То оно предстает в форме античного рабства, то в виде чингисхановского нашествия. Иногда оно оборачивается расистским террором. А порою – классовой борьбой. В наши времена его особенно активно плодят политические фанатики, всякие террористы… И есть помимо политического еще и террор уголовный. Но разница тут только внешняя, а глубинная суть одна. В основе всего – древняя тяга к насилию… И главное – она неискоренима в людях!

– Мрачная философия. Хотя я как-то уже думал об этом…

– Слушай дальше! Зло не исчезает, наоборот, оно постепенно накапливается, растет. И ламаисты подсчитали, что уровень его уже приближается к предельной черте.

– Ну, ясно, – сказал я, – дальше начинается апокалиптический сюжет! А кстати, ты интересовался: они с Евангелием знакомы?

– Знакомы, – кивнул Гринберг. – Звездочет говорит, что черные ламы… Прости, – спохватился он, – я не объяснил. Черными ламами монголы называют христианских священников… Так вот, черные ламы приобщены ко многим истинам. Но все же не знают точных дат и сроков.

– А им, стало быть, известно все!

– Вот именно. И не стоит иронизировать…

Звездочет в этот момент допил чай. Отдулся. Обтер рукавом халата бритый череп и седые вислые усы. Затем взял с ковра четки и опять застыл, закаменел.

Сейчас же Осип придвинулся к нему и что-то проговорил. И странный гость, помедлив, ответил. А потом Осип начал переводить…

Но тут я хочу упростить ситуацию. Надо как-то избавиться от ненужных подробностей. И потому диалог пойдет прямо между мной и Звездочетом. А Гринберга мы как бы упрячем в суфлерскую будку.

– В монгольском «зверином» календаре, – сказал Звездочет, – сутки делятся на двенадцать часов. Каждый двухчасовой отрезок совпадает с образом какого-нибудь животного. И время от двадцати четырех до двух называется Ухэр цар, то есть Час быка. Это самый тоскливый и самый опасный период ночи; это пора, когда пробуждаются духи смерти, демоны тьмы… И все это имеет также символическое значение, философский смысл… Ну так вот. На земле, по нашим подсчетам, вскоре должен наступить Час быка. Он уже близится, этот Час.

– Какая-то мистика, – вздохнул я. – Не пойму… Что, собственно, должно наступить? О чем идет речь?

– О мировой катастрофе, – медленно сказал Звездочет и впервые за весь вечер поднял узкие, чуть припухшие глаза.

– Вы имеете в виду войну, что ли?

– Нет… Беда придет из космоса. Случится это в 1982 году. Осталось двадцать семь лет – не так уж много…

– Но какая беда?

– В том году все планеты Солнечной системы сойдутся в одну линию, выстроятся прямо против нашего светила. И это вызовет на Солнце гигантскую ответную приливную волну… Ведь сила тяготения объединенных планет будет огромна! И Солнце тогда обрушит на Землю всю свою ярость и всю свою мощь.

– И что же станется с Землею?

– Она содрогнется в конвульсиях, – сказал Звездочет, – по ней пройдут чудовищные землетрясения. – И он передвинул на четках коралловый шарик. – Пробудятся все вулканические пояса. Оживут все «огненные» зоны. Но, мало того, – он передвинул еще один шарик, – спустя четыре года после первой катастрофы может произойти вторая… В 1986 году вблизи Земли пронесется большая комета. Причем очень близко. И возможно, вызовет новые беды – наводнения, ураганы…

– Господи, – пробормотал я с перехваченным горлом. – Наступит, значит, конец?

– Не думаю. Мир, скорее всего, не погибнет, но сильно изменится.

– Вы так спокойно об этом говорите…

– Эмоции тут все равно не помогут.

– Но вы уверены, что не ошиблись?

– Через двадцать семь лет сможете сами во всем убедиться… Время у вас есть!

Я закурил. Пальцы у меня подрагивали. Теперь я уже больше не топорщился, не пытался иронизировать. И Осип тоже казался растерянным, каким-то придавленным. На нас обоих словно бы легла непомерная тяжесть…

– Вы говорили о переменах, – заговорил я после минутного