Осада Ленинграда - Константин Криптон

закопали танки в землю, соорудив нечто вроде дотов. Можно ожидать, что голод вынудит их начать наступательные действия. Это делает необходимым обнести район расположения немецких дивизий линией противотанковых рвов. Ее сооружение вдоль берега Луги и является нашей задачей. Жить будем в селе на горе – по названию Твердять. Работы должны происходить в 4–5 км от него. Бригадиры групп были предупреждены, что передовая линия противника находится от нас в 4–5 км, почему возможно появление из леса на противоположном берегу реки Луги отдельных немецких солдат и стрельба по нам. В этом случае запрещалось бегство. Нужно было ложиться на землю, сохраняя спокойствие и ожидая, когда немецкие солдаты будут отогнаны нашими сторожевыми постами.

Угроза появления немецких солдат и стрельбы по нам никого не обеспокоила. Больше были опечалены неопределенностью сроков работы. Ехали ведь на пять дней. Кроме того, сильно давал себя знать голод. И все же основная масса людей держалась стойко не только внешне, но и внутренне. Если в тяжелом марше от Вереста всеми владело «НАДО идти», то здесь было «НАДО подчиниться и работать». Психологической предпосылкой этого «НАДО» являлось не какое-либо большое чувство энтузиазма, а только хорошо осознанная необходимость. Полицейский авторитет советского государственного аппарата владел людьми очень сильно.

Вскоре после информации бригадиров мы двинулись в Твердять. Шли уже без красноармейцев. На сцену действия выступили наши гражданские руководители. Размещение организаций и групп по избам потребовало довольно много времени. Деревня была явно тесна для прибывшей колонны. Моей группе пришлось ждать больше часу. Это время мы провели у одного из домов в центре деревни. Значительная часть ее жителей уже куда-то ушла. Те же, что остались, имели подавленный вид. Было неясно, находятся они здесь законно или нет. Старик, хозяин дома, в тени которого мы остановились, рассказал, что некоторые крестьяне, пытавшиеся уехать, были возвращены назад заградительным кордоном. Эвакуация деревенского населения, как он говорил, должна происходить по плану, а Твердять в соответствующий план еще не попала. Так ли это, или нет, или крестьяне, пользуясь тем, что про них забыли, сами не хотят уезжать, оставалось неизвестным. Старик оказался вообще словоохотлив, но все свои мысли выражал очень туманно. Сказывалась не только старая осторожность русского крестьянина, но и суровая школа последних двух десятилетий. Несмотря на это, можно было видеть, что в силы Красной армии он не верит и немцев ждет с минуты на минуту. Лично нам прямо высказал сожаление, говоря, что мы подвергаемся очень большой опасности. Несколько позже, узнав, что немецкие патрули и мотоциклетки появлялись непосредственно у деревни, а немецкие самолеты пролетали над ней на небольшой высоте, рассматривая, что делается внизу[22], я увидел, насколько он был прав. Не ошибся старик и в оценке общего положения. Дней через 20 Твердять со всеми западными и южными районами Ленинградской области перешла на долгое время к немцам.

Очень удручающее впечатление произвело то, что в деревне нельзя было достать ни молока, ни даже черного хлеба, не говоря уже о каких-либо других продуктах. Население само голодало. Наш новый знакомый, старик-крестьянин, мог единственно предложить, и то из особого сочувствия, две-три тарелки своего супа, представлявшего горячую мутную водицу, в которой плавало немного капусты и корешков. Больше он сам ничего не имел.

Наконец появился бригадир группы и повел в отведенный для нас дом. Последний представлял небольшую избушку, переделенную на две части: переднюю, где находилась русская печь, и заднюю несколько большую комнату. Дом был уже оставлен своими хозяевами. Внутри не было ни постели, ни стола, ни скамеек. Все растащили. Собственно, это было хорошо. Помещение было явно недостаточно для размещения на ночь нашей группы. Присутствие мебели могло только еще больше ухудшить положение. Понадобилось 15–20 минут неизбежных споров для определения «дислокации постелей». Спать приходилось вповалку. Два или три человека оказались между подошвами своих товарищей, заняв все возможные «проходы и подходы». Бедность Твердяти сказалась даже в таком вопросе, как солома для постилки. Несмотря на исключительную ловкость отдельных членов группы, ее не удалось достать. Все спали прямо на голом полу, положив под голову кое-какие мягкие вещи из рюкзаков.

Все в жизни, говорят, относительно. Так было и тут. Придя в дом, сложив на полу вдоль карнизов свои рюкзаки, все мы почувствовали себя «устроенными», а так как работы в этот день не было, то и отдыхающими. Было даже приятно после леса оказаться среди жилых строений, да еще в такой живописно расположенной деревне, как Твердять. Общими усилиями мы даже разрешили в этот день и продовольственный вопрос. У меня была большая банка мясных консервов, путешествовавшая со мной год назад как «аварийный» запас в Сибири. У двух-трех лиц нашлись хлеб и сухари. Где-то достали немного картошки. Это дало возможность сварить суп, несколько поддержавший всех нас. Пока готовился импровизированный обед, я спустился вниз к Луге и выкупался, что создало окончательно хорошее настроение.

Первый вечер в Твердяти был полон невольных наблюдений. Недалеко от нас занимала дом довольно большая группа какого-то инженерно-конструкторского бюро. В ее составе преобладала интеллигентская молодежь. Было много красивых дам и барышень. И мужчины, и женщины дружно переносили невзгоды похода. Отдельные лица не были лишены юмора. С их стороны раздавалось много смеха и остроумных замечаний, способных делать жизнь интересной даже в тяжелых условиях. Совсем иную картину давали наши соседи справа. Здесь поместилась группа работниц какой-то промкооперативной артели. Она состояла из 35–40 женщин и одного молодого мужчины, бывшего бригадиром. С первых же минут их прихода оттуда начала доноситься дикая, скучно-противная ругань. Их бригадир вскоре появился у нас. С той же бессмысленной руганью он говорил о тяжести похода, ругая также членов своей группы.

Часов в 6 вечера, когда жара спала, ко мне подошел Ваня Родионов. Наша дружба, завязавшаяся в полку народного ополчения, все больше крепла. Несколько раз в походе мы с ним говорили очень откровенно по душам. На этот раз он позвал меня посмотреть рощу-лесок, расположенную сзади Твердяти. Когда мы вошли в нее, артиллерийская стрельба, слышанная и раньше, стала еще более отчетливой и непрерывной. Стреляли с нашей стороны. Оба мы некоторое время молчали, прислушиваясь к тому, как энергично советская артиллерия стремится сокрушить осажденного противника. «Скажи, Ваня, – нарушил я молчание, невольно поддавшись моменту и собственным мыслям, – вот ты отказался добровольно вступить в ополчение. А может быть, надо было вступить, нужно же защищаться от немцев». Прежде чем сказать что-либо, он посмотрел на меня, потом подумал немного и, не торопясь, спокойно ответил: «Нет. Мы имели хозяйство в деревне. Работали