Традиции & Авангард. №1 (8) 2021 - Литературно-художественный журнал

них литературные, музыкальные, и не то чтобы были поклонники, но поклонники были. Иногда совсем уходила. А когда одна в квартире была, включит во всех комнатах свет, говорит, что ей страшно одной. Очень страшно одной, это правда. Подорожкин, возвращаясь с работы, посмотрит снизу, увидит, что свет горит, – и, значит, вернулась. Готовил он сам и сам мыл полы, по которым она ходила. И ее следы на земле были лехше следов от кошки. А теперь, когда Подорожкин больше не видел ее, и не видел следов ее, и не видел стола, то невиденье, как неведенье, не сменило его привычки.

Жизнь прошла. Но как заметить конечность ее было нашему Подорожкину? Хлеб кормил его, чай поил. Все предметы квартирные, жизнью размытые, вдоль по улице и в метро принимали знакомые очертания, если он доставал из чехольчика офтальмологом выписанные очки. И, конечно, доктор после обследования советовал операцию.

«Это же элементарная операция!» – говорил.

Подорожкин не соглашался. И хотя офтальмолог грозил ему полной потерей зрения («Глаукома, – говорил, – катаракта, раньше слепли такие, как вы, а теперь…»), Подорожкин все равно сказал: «Лучше выпишите очки». Да и те надевал от случая – рассмотреть в метро пересадку.

Жил по-прежнему, то готовил, что раньше знал, экономил на электричестве, жил в темноте, потому что пенсии у нас, сами знаете, «доживай», а ему с его зрением все равно, в магазин ходил, подметал, мыл полы. На одном только не экономил он: свет, из квартиры уходя, не гасил. Возвращаясь же с Тихорецкого, проходя под домашними окнами, доставал чехол, надевал очки и смотрел.

Свет горел. И она была дома.

Вероника Долина

Родилась в 1956 году в Москве. Окончила Московский государственный педагогический институт имени Ленина, получив профессию учителя французского языка. С 1971 года пишет песни и исполняет их, аккомпанируя себе на шестиструнной гитаре. Публиковалась в журналах «Новый мир», «Знамя», «Грани», «Аврора», «Дети Ра», «Зарубежные записки», «Иерусалимский журнал» и в других изданиях. Автор двух десятков поэтических сборников, девяти виниловых пластинок. Лауреат премии «Венец».

Из летних стихов

«Из чего ты сложилась, судьба моя?..»

Из чего ты сложилась, судьба моя?

Из занудно-дамского жития?

Из способности детской – стихи, стихи?

Из другой какой чепухи?

Из сиянья, явленного в лице.

Из рыданья, сдавленного в конце…

Из смятенья, робости, черноты.

Перехода с собой на «ты».

Из чего же я все-таки, не пойму?

Может, позже, когда я шагну во тьму,

Перейду порог, оглянусь на миг,

Что услышу-то – чик-чирик?

Вот и ты, сокровенная птица тьмы.

Ты нашла, как упорно ни прятались мы.

Из чего ж я все-таки состою?..

Понимаю – когда пою.

«Тот, кто есть, кто еще живой…»

Тот, кто есть, кто еще живой,

Он кивает мне головой,

Он приходит ко мне в пальто,

Чтобы тихо сказать: не то.

Ну не тот у тебя слог.

У других уже – дай бог.

У тебя же один вдох.

А другое – не дай бог.

У тебя вроде был слог.

А теперь только подлог.

Может быть, бобик твой сдох.

Но остался еще Бог.

Тот, кто есть, – все-таки живой.

Он еще трясет головой.

Гальванически раздражен.

Титанически напряжен.

Он – гора золотых жил.

Бобик так никогда не жил.

Он трясется, давно плох.

У него миллион блох.

Тот, кто есть, – и еще живой, —

Все же мой, все ж не сволочь, свой.

И прошу его я, лох:

Дай, пожалуйста, мой вдох.

«Подойди, согрейся у моего огня…»

Подойди, согрейся у моего огня.

Подожди, не смейся, не обнимай меня.

Не умела плакать, скоро уже смогу.

Мой бубенчик звякать будет на берегу.

Городок рыбачий весь идет ходуном.

И не лай собачий, чаячий гомон в нем.

Рыбаки усталые, женщины у огня

Скоро станут старые, ты пожалей меня.

Ничего не стоит рыба твоя в порту.

Ничего не стоит женщина вся в цвету.

Городок рыбачий весь на виду лежит.

А рыбак горячий в смертном поту дрожит.

Приходи, согрейся, пока она свечи жжет.

Подожди, не смейся, она же живого ждет.

Что бубенчик значит – знать того не хочу.

Женщина не плачет – женщина жжет свечу.

«Что ты со мною делаешь…»

Что ты со мною делаешь

Как ты меня тревожишь

Делишь меня и делишь

А поделить не можешь.

Жалко тебя жалко

Жутко с тобой жутко

Холодно мне жарко

Лоб мой горит чутко.

Что ты со мною можешь

Ты меня провожаешь

Делишь меня множишь

Будто бы кровожаждешь.

Вроде бы невозможно

Разве же в человеке

Тонны усталой кожи

Тайны кривые реки

Раз одному можно

То и на всех хватит

Так и живу Боже

С тем кто меня тратит.

«Как переход из ночи в день…»

Как переход из ночи в день,

Нелегкий переход —

Мой перелет из света в тень,

Переворот вперед…

И вроде бы я слышу тот

Усталый голосок:

Судьба сама тебя найдет,

И постучит в висок,

И заберет твой страх ночной,

Полуночный твой жар,

И перережет шнур земной,

Который держит шар.

А шар ни мертвый ни живой

И держится с трудом.

Идешь в потемках по кривой,

Плывешь как подо льдом.

Таков наверх нелегкий путь,

Но мистики – ничуть.

Произойдет когда-нибудь.

Со мной, когда-нибудь.

«То платье вспомню, то прическу…»

То платье вспомню, то прическу,

Все эти кудри, локотки.