Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант

под воздействие сирийских культов и испытывали благочестивое уважение к этому четырнадцатилетнему жрецу. Больше того, Меса намекнула им, что если они провозгласят императором Элагабала, она раздаст им хорошие подарки. Солдаты поддались на ее уговоры и выполнили задуманное. Золото Месы привлекло на ее сторону армию, направленную против нее Макрйном. Когда во главе большого войска появился сам Макрин, сирийские наемники дрогнули; Меса и Соэмия соскочили со своих колесниц и возглавили победный порыв своей армии. Сирийские мужчины были женщинами, а женщины — мужчинами.

Весной 219 г. Элагабал появился в Риме в одеждах из пурпурного шелка, расшитых золотом, с щеками, подкрашенным киноварью, искусно подведенными глазами, драгоценными браслетами на запястьях, Жемчуговым ожерельем вокруг шеи, с убранной в драгоценные камни короной на его прекрасном челе. Рядом с ним в государство въехали его бабка и мать. Впервые появившись в сенате, он потребовал, чтобы матери было позволено восседать рядом с ним и посещать заседания. Соэмия имела достаточно здравого смысла, чтобы отказаться от этой чести и довольствоваться своим главенством в «Сенатике» (Senaculum) женщин, который был основан женой Адриана Сабиной и рассматривал вопросы, связанные с женским платьем, украшениями, старшинством и этикетом. Управлять государством было предоставлено бабке Месе.

Молодой император был по-своему обаятелен. Он не стал мстить тем, кто поддерживал Макрина. Он любил музыку, хорошо пел, играл на свирели, органе и рожке. Слишком юный, чтобы управлять Империей, он лишь просил позволить ему наслаждаться ею. Его богом было наслаждение, а не Баал, и он решил поклоняться ему во всех его родах и формах. Он приглашал все классы свободного населения посетить его дворец; иногда он ел, пил и веселился с ними; нередко он устраивал лотереи и раздавал призы — от особняков, полностью обставленных мебелью, до пригоршни мух. Он любил подшучивать над своими гостями: усаживать их на надутые подушки, которые неожиданно лопались, спаивать их до бесчувствия и перед пробуждением окружать безобидными леопардами, медведями и львами. Лампридий уверяет читателей, будто Элагабал никогда не тратил менее 100 000 сестерциев (10 тысяч долларов) — а иногда до 3 000 000 сестерциев, — устраивая банкеты для своих друзей. Он любил подмешивать кусочки золота в горох, оникс в чечевицу, жемчужины в рис, янтарь в бобы; ему нравилось дарить, в знак своей милости, коней, колесницы или евнухов; часто он приказывал своим гостям забрать с собой серебряную посуду и кубки, откуда каждый из них вкушал приготовленное императором угощение. Что касается его самого, то тут он мог довольствоваться только лучшим. Вода в его бассейнах благоухала благодаря розовой эссенции, арматура в ванных комнатах была из оникса и золота, его стол состоял из редчайших деликатесов, платье, которое он надевал, было от короны до обуви усеяно драгоценными камнями; согласно слухам, он ни разу не пользовался одним и тем же кольцом дважды. Когда он отправлялся путешествовать, для его багажа и гарема требовалось до 600 повозок. Узнав от предсказателя, что ему суждено погибнуть насильственной смертью, он приготовил для себя достойные его положения средства для самоубийства, если к тому его принудят обстоятельства: веревки из пурпурного шелка, золотые мечи, яды, заключенные в сапфиры или изумруды{1838}. Убит он был в отхожем месте.

Вероятно, его враги из сенаторского сословия выдумали или преувеличивали некоторые из этих рассказов. Истории о его сексуальной извращенности, вне всяких сомнений, начисто лишены правдоподобия. Как бы то ни было, его похоть благоухала благочестием, и он планировал распространить среди римлян почитание своего сирийского Баала. Он подверг себя обрезанию и подумывал о самооскоплении в честь своего божества. Он привез с собой из Эмесы конический черный камень, которому поклонялся как эмблеме Элагабала; он воздвиг богато украшенный храм, куда и поместил этот камень, инкрустированный самоцветами: эта святыня была доставлена в храм на колеснице, запряженной шестеркой белых скакунов, перед которой следовал пеший император, в немом благоговении шедший спиной вперед. Он склонялся к тому, чтобы признать все остальные религии: покровительствовал иудаизму и предложил легализовать христианство. Единственное, на чем он с восхитительной преданностью настаивал, — что его камень — величайший из богов{1839}.

Его мать, поглощенная делами амурными, снисходительно взирала на этот приапический фарс; но Юлия Меса, оказавшись не в силах обуздать внука, решила предупредить переворот, который положил бы конец этой примечательной династии сириянок. Она, убедила Элагабала усыновить в качестве своего преемника и Цезаря его кузена Александра. Она и Маммея воспитывали мальчика таким образом, чтобы он не забывал о возлагаемых на него званием Цезаря обязанностях, и всеми доступными им способами привлекали внимание сената и народа к Александру как к желанной альтернативе жрецу-сатиру, возмущавшему Рим не столько своей расточительностью и непристойностью, сколько низведением Юпитера до уровня божества, подчиненного сирийскому Баалу. Соэмия раскрыла их замысел и разожгла ненависть преторианцев по отношению к сестре и племяннику; однако аргументы Месы и Маммеи оказались куда более щедрыми, и гвардейцы убили Элагабала и его мать, протащили труп императора по улицам и вокруг Цирка, после чего сбросили его в Тибр. Гвардия провозгласила императором Александра. Сенат утвердил это решение (222 г.).

Марк Аврелий Север Александр, как и его предшественник, взошел на престол в четырнадцатилетием возрасте. С редкой самоотверженностью его мать посвятила себя развитию телесных, умственных и волевых способностей Александра. Он укрепил свое тело трудом и упражнениями, ежедневно по часу плавал в холодном бассейне, перед каждой трапезой выпивал по пинте воды, ел мало и самую простую пищу. Он вырос в миловидного юношу — высокого и сильного, искушенного во всех видах спорта и искусствах войны. Он изучал греческую и латинскую литературу, умерив свою любовь к ним лишь по настоянию Маммеи, которая напомнила ему строки из Вергилия, в которых тот призывал римлян уступить Граций другим и посвятить себя обустройству мировой державы и дарованию ей власти и покоя. Он пел и рисовал «очень талантливо», играл на органе и лире, но никогда не позволял присутствовать при музицировании никому, кроме своей челяди. Он одевался и вел себя скромно и просто, «умеренно наслаждался радостями любви и не желал иметь никаких дел с развратными мальчишками»{1840}. Он выказывал высокое уважение по отношению к сенату, обращался с его членами как с равными, принимал их во дворце и часто навещал их дома. Добрый и приветливый, он посещал больных, к какому бы сословию они ни принадлежали, предоставлял аудиенции любому гражданину доброй репутации, легко прощал противников и не пролил ни капли крови сограждан за четырнадцать лет своего правления{1841}. Мать упрекала его в снисходительности: