«Золотой век» социализма: Советский союз и мир. 1964-1982 - Фёдор Леонидович Синицын

Кроме того, социал-демократов обвиняли вовсе в отсутствии устойчивой идеологии и приверженности «так называемой “дагсполитик” (политике дня, повседневной политике)», менявшейся согласно текущим условиям, то есть в оппортунизме. В СССР сделали вывод, что шведские социал-демократы пришли к «теоретическому тупику», но даже осознав это, не смогли модернизировать свою идеологию. В советских документах содержались выводы о популизме правительств Северных стран и их приспособленчестве «к мировым тенденциям развития»[540], что также могло говорить о «провалах» социал-демократической идеологии.

Негативной была оценка концепции «третьего пути». На советско-чехословацком симпозиуме, проведенном в Праге в сентябре 1974 г., было заявлено, что «“третий путь” служит капитализму», и эта концепция «ни теоретически, ни практически не является социализмом», так как она основана на «классовом примиренчестве и сотрудничестве с буржуазией» и является «общей идейно-политической основой социал-демократизма и ревизионизма»[541].

В советских документах и пропаганде присутствовало умаление политических достижений социал-демократии, в том числе трактовка ее успеха на выборах как результата ошибок местных «буржуазных» и коммунистических партий. Деятельность профсоюзов, на которые опирались социал-демократы, хотя и признавалась полезной для трудящихся, оценивалась критически — как «реформизм» и «партнерство с капиталистами»[542].

Политическое протидействие социал-демократам осуществлялось на практике — так, в 1967 г. Л.И. Брежнев поставил задачу «внести… сомнения» в ряды Социал-демократической партии Германии, чтобы «дать почву [для] колебаний» ее рядовым членам из числа представителей рабочего класса. В марте 1971 г. он считал, что в ГДР не должны «строить иллюзий о соц[иал] — демократической политике» Западной Германии, так как председатель СДПГ В. Брандт (канцлер ФРГ в 1969–1974 гг.) — «демагог-антикоммунист»[543] (и это несмотря на достаточно теплые личные отношения между Брежневым и Брандтом, но, перефразируя слова британского премьер-министра Г. Пальмерстона, можно сказать, что «в политике нет друзей, а есть интересы»).

В Советском Союзе делали критические замечания с «идеологическим оттенком» о внешней политике шведских социал-демократов — в частности, что они «не признают реалий положения в мире», включая «борьбу между силами социализма и империализма, ставшую главной детерминантой всемирного исторического процесса». В 1974 г. посол СССР в Швеции М.Д. Яковлев сделал вывод, что внешнеполитическая линия этой страны «отличается известной противоречивостью и непоследовательностью», причиной чего он видел не только принадлежность последней к блоку капстран, но и «во многом совпадающие с ними идеологические позиции». Кроме того, была подвергнута критике «безосновательная “теория о сверхдержавах”»[544], выдвинутая скандинавскими социал-демократами.

Ответом на западные концепции «социального компромисса вместо социальной революции» и классового сотрудничества была жесткая критика. Они были объявлены «манипуляцией» трудящимися, «идейными и политическими уступками капитализма», имеющими целью лишь упрочение позиций правящего класса и сохранение статус-кво. Н.Н. Иноземцев и А.Г. Милейковский писали, что цель такого «социального маневрирования» — «заполнить вакуум, который может возникнуть в случае банкротства откровенно реакционных сил»[545], то есть незаметно подменить собой другие «буржуазные» идеологии в случае критического падения их влияния на западное общество.

Социально-политический компромисс, который был одной из основ деятельности социал-демократов Северных стран, рассматривался в СССР как «потворство» капиталистам и отказ от «классовой борьбы», недопустимый для «настоящих» социалистов. Практические шаги скандинавов в сфере установления «бесклассового мира» (в частности, продвижение участия рабочих в управлении предприятиями) были оценены как «почти незаметные»[546]. Советские идеологи провозглашали, что есть только «единственный путь построения бесклассового общества», который «указан классиками марксизма-ленинизма и подтвержден в ходе социалистического строительства в СССР и других странах социализма»[547].

Советские теоретики косвенно признавали достижения политики социального компромисса в странах Запада — в частности, «повышение… обеспеченности наемных работников по сравнению с довоенным уровнем». Однако эти признания нивелировались указанием на то, что одновременно «несоизмеримо… выросли доходы капиталистических монополий», усилилась «эксплуатация наемного персонала фабрик и заводов», расширяется «социально-культурное недопотребление трудящихся». Р.И. Косолапов указывал на «неудовлетворенность, нравственную опустошенность отдельных слоев трудящихся, прежде всего современной интеллигенции на Западе», «осознание поддельности и фальшивости всего привычного мира ценностей»[548]. Таким образом, даже повышение доходов, по мнению советских теоретиков, не играло большой роли на фоне морального упадка западного общества.

В СССР были отвергнуты разработанные на Западе теории «конвергенции» и «единого индустриального общества». Их объявили «формой приспособления буржуазной идеологии к существующим условиям», попыткой «дать перспективу капитализму, позаимствовав ее у социализма». Заявления «буржуазных» теоретиков о трансформации капитализма, сближении его с социализмом и «“общности” двух антагонистических систем» были объявлены «демагогическими»[549]. Советские идеологи доказывали, что социализм советского образца никогда не сольется с капитализмом, а, наоборот, ведет с ним борьбу не на жизнь, а на смерть.

Критика этих теорий была основана на непримиримости идеологий двух сложившихся в мире социальных систем[550]. Был сделан упор в том числе на марксистскую догму о категорической значимости «производственных отношений», то есть собственности на средства производства. Как отмечал Г.Х. Шахназаров, западные теоретики допустили принципиальную ошибку, оставив «в стороне коренное различие» этих отношений и сведя «основные критерии развитого социалистического и капиталистического общества к уровню достигнутого ими экономического и технического прогресса», который совсем не говорил о сближении двух систем. Кроме того, советский экономист Г.Ф. Руденко заявил об отсутствии сходства основ деятельности промышленных предприятий[551] в социалистических и капиталистических странах.

Таким образом, по мнению советских идеологов, у социализма и капитализма были кардинальные, неустранимые различия. Э.Я. Брегель объявил «синтез» двух систем «на капиталистической основе» попыткой «совместить несовместимое». Однако перспективу их «единения» на базе социализма считали более чем реальной: П.Н. Хмылев писал, что во всем мире «действует и усиливается» тенденция «к распространению коммунистической формации»[552] (разумеется, пока в виде ее первой фазы — социализма).

В 1969 г. АОН при ЦК КПСС поставила советским ученым задачу критиковать и практическое воплощение теорий «конвергенции» и «единого индустриального общества» — «тактику “наведения мостов”, обхода социализма “с флангов”, мягкую пропаганду и пр.», то есть «перетягивание» соцстран на Запад под маской «сближения». Особенно опасным в этом аспекте было признано использование социал-демократической идеологии «третьего пути» как средства «воздействия на внутреннюю и внешнюю политику социалистических стран». Как считал КГБ, сотрудничество, например, Швеции с соцстранами имело целью «переключить на себя часть… [их] торговли и кооперации, ослабить… ориентацию [соцстран] на СССР» и «взаимосвязи внутри социалистического содружества»[553].

В оценках советских экспертов звучало признание значимости (и, соответственно, опасности) теории «деидеологизации», которая, как писал Л.Н. Москвичев, «выдвинулась в ряд наиболее модных и распространенных на Западе доктрин». Была обозначена связь этой теории с другими отвергнутыми в СССР доктринами (в первую