Советский Кеннеди. Загадка по имени Дмитрий Шепилов - Дмитрий Е. Косырев

За что?!

Вы лучше, чем кто-либо, знаете фактическую сторону…

Не было оскорблений и самых невероятных измышлений, которые не обрушились бы на мою голову в печати, зная при этом, что в наших условиях я абсолютно лишен возможности ответить на это в какой-либо форме…

А теперь – финал: меня лишают последнего – родного крова…

Вы в свое время с таким гневом обличали произвол и чудовищные нарушения революционной законности в прошлом. Вы лично столько сделали для ликвидации их, что я восхищался Вами за избавление огромной массы безвинных людей от страшных мук и нечеловеческих страданий…

Неужели же репрессия за репрессией, принимаемые в отношении меня, нужны и оправданны в интересах партии, в интересах государства? Неужели все это соответствует принципам гуманизма и социализма?! Рассудок воспламеняется от этих мучительных мыслей и отказывается понять что-либо!!.

Я все еще хочу верить, что все дело, возможно, в какой-то систематической злонамеренной информации, которая в отравленном виде представляет каждый мой шаг…

Зачем все это?!

Нужно ли говорить о том, что я абсолютно ни на что не претендую и у меня нет и не может возникнуть… помыслов о возвращении на какую-либо, даже самую маленькую политическую или государственную работу…

Факты, а не домыслы говорят о том, что я никогда не стремился к высоким постам и никогда, в частности, не держался за Москву…

Вам известно, что я настойчиво просил И.В.Сталина не назначать меня главным редактором “Правды” и дать возможность вести научную работу по учебнику. Вы знаете также, Вы докладывали об этом Президиуму ЦК, что я категорически отказывался от поста министра иностранных дел…

Похоже ли это все на поступки ради карьеры?..

Я обращаюсь в ЦК со следующей просьбой:

1. Поручить кому-либо в Аппарате ЦК выслушать меня единственный раз за 2 с лишним года. Это же уставное право каждого члена партии! Ведь вы же с Микояном заявляли публично на ХХI-м съезде и в интервью, что никто не собирается применять новых репрессий в связи с июньским Пленумом 1957. Как видите, факты говорят о другом. Если я повинен в чем-либо… по работе или в поведении – сказать мне прямо, в чем же именно.

2. Разрешить мне использовать в Москве предоставленный мне решением ВТЭК годичный срок для лечения… Я очень хорошо понимаю все соображения такта, которые вытекают для меня отсюда.

После выздоровления прошу предоставить мне небольшую работу по усмотрению ЦК. Отказ от возврата в Киргизию – это не каприз мой. Я прошел достаточную школу в партии, чтобы понимать последствия своих поступков. Но в Киргизии я заболел не только физически, и никому не нужно повторения недавнего прошлого.

Это мое последнее обращение в ЦК, и я рассчитываю на какой-то ответ».

Обращение было не последнее, конечно. В том числе и потому, что в СССР человек – а тем более ссыльный Шепилов – не мог просто так оставить место ссылки. И не только ссылки, любое. От работы-то его освободили, квартиру во Фрунзе на бумаге отобрали (на самом деле история с ней чуть посложнее), но это вовсе не значит, что счеты с Киргизией были покончены. Как минимум Шепилов состоял там на партийном учете. А с учета сняться просто так в СССР тоже было невозможно. Только в комплексе со всем прочим.

То есть даже нигде не работающего Шепилова нельзя было просто так отпустить из Киргизии. Квартиру он, может, и сдал, но выехать из нее формально не мог – без высочайшего решения. Потому что – а куда ехать?

И обо всем этом Шепилову просто приходилось писать всяческие письма, давать объяснения, ждать решений…

Честно говоря, я плохо понимаю (а спросить уже не у кого), каким образом доведенный до крайнего физического и нервного истощения, месяц за месяцем находившийся на грани смерти человек мог как бы одновременно находиться в Москве и во Фрунзе – видимо, часть событий в Киргизии происходила без его участия. Даже наверняка так, потому что система в этой кампании репрессий прослеживалась четко – все делать заочно. Без присутствия обвиняемого, с его ораторскими и прочими способностями. Или вообще без обсуждения. Это против законов, устава партии или академии? Ну и что.

Так вот, в Киргизии Дмитрия Шепилова осенью 1959 года обвинили в следующем: самовольный выезд в Москву на лечение в феврале 1959, отсутствие трудовой книжки, неснятие с воинского учета… Всего семь пунктов.

Вообще, по моим наблюдениям, в таких ситуациях негодяев подводит излишнее усердие. Семь пунктов?

В таких случаях положено писать объяснительную записку. И она есть. По ней оказывается, что Шепилов – как всегда в его жизни – абсолютно, раздражающе безупречен по всем пунктам.

Например: самовольный выезд в Москву на лечение? Но он выехал по предписанию консилиума профессоров при Поликлинике ЦК Киргизии и с разрешения дирекции его института, не говоря о том, что через Раззакова официально (и еще по телефону неофициально) обращался за этим к Хрущеву. То же самое с воинским учетом, трудовой книжкой и вообще всеми семью пунктами обвинения. Шепилов всю жизнь был блестяще организованным человеком, он все записывал, документы у него хранились по всякому поводу и всегда (сейчас вот перешли ко мне), так что к объяснениям они были приложены. Не придерешься.

Вот самый занятный пункт обвинения, седьмой, кажется: ведет себя неискренне и ни разу не выступил в Киргизии с признанием своих ошибок. Это, между прочим, вообще за гранью всего, примерно как лишение авторства: а что, признание ошибок – это искренность? А если он ошибками их не считает? Но в том-то и дело, что искренне считал (тогда), по этому поводу искренне каялся несколько раз, в том числе в присутствии руководящих работников райкома, обкома, ЦК Киргизии. Строго говоря, он как заведенный включал абзац с ритуальным покаянием в любое свое выступление, независимо от темы собрания, перебрасывая соответствующую бумажку из папки в папку. Как и было положено.

Одно из отличий сталинского СССР от хрущевско-брежневского заключалось в стиле и мотивах политических выступлений и действий. Сталинизм – это все-таки было продолжение гражданской войны, клокочущая ярость, иногда даже неважно против кого. А тут у нас уже эпоха тяжелого и слегка усталого цинизма – она, видимо, в конце 50-х и начиналась. Все понимают всё, всем всё противно. Тот же сентябрь 1959, секретарь ЦК Киргизии Раззаков на фрунзенском городском партийном активе говорит: «Москва, ЦК КПСС указали нам, что Киргизская партийная организация не поняла, что Шепилов находится в Киргизии в качестве политического