Советский Кеннеди. Загадка по имени Дмитрий Шепилов - Дмитрий Е. Косырев

же легенды она известна, например, тем, как отреагировала на идею Хрущева построить каждому члену Президиума по дворцу в старой части Сухуми: «как тебе не стыдно». Он, правда, потом претворил эту идею в жизнь на Воробьевых горах, рядом с Мосфильмом (особняки до сих пор стоят, кстати – именно их народ ехидно назвал «хрущобами», и только потом это слово прилепилось к пятиэтажкам)…

Моя бабушка Марьяна – вообще феномен, с ее принципиальной аполитичностью: я никогда не видел ее с газетой, а только с французскими романами. Ну, максимум с Алексеем Толстым. Зато иногда говорила какие-то вещи не вовремя и очень прямо. И возможно, что она задала Нине Хрущевой вопрос: ну, хорошо, политика – политикой, но нет ни жилья (в том числе у меня), ни работы, кто-то думал – он умрет, но он выжил. Что дальше? Кому должно быть стыдно?

Тем более что, как уже было сказано, забыть Шепилова Хрущеву все равно не получается, поскольку ни один человек в СССР уже не будет принимать решения «по Шепилову», кроме Хрущева.

В Киргизии после лечения заикнулись о должности директора совхоза. То есть подальше даже от Фрунзе… Но Шепилов хотел бы другого.

«7 июня 1960 г.

Глубокоуважаемый Никита Сергеевич!

…Я хочу еще раз сказать, что я был бы бесконечно благодарен нашему ЦК и Правительству, если бы мне предоставлено было право жить и работать в Москве или на какой-нибудь подмосковной даче, что дало бы мне возможность продолжить и завершить начатые ранее работы по 1. Истории коллективизации сельского хозяйства СССР и 2. Социалистическому воспроизводству.

Сейчас, с завершением послеоперационного курса лечения, я нахожусь в московской гостинице в ожидании Вашего решения».

А вот это письмо – видимо, чуть более раннее – еще интереснее.

«Глубокоуважаемый Никита Сергеевич!

Хочу, прежде всего, поблагодарить Вас за предоставленную мне возможность провести хирургическую операцию у квалифицированных московских врачей…»

(«Спасибо, что не убили»: вежливость – великая сила.)

«Я очень хорошо понимал и понимаю, что я лично не подхожу для того руководящего ядра партии и правительства, которое Вы хотели сформировать и сформировали. По своим личным качествам я наиболее плодотворно, как мне всегда казалось, мог бы использоваться на научной и педагогической работе. К этому я всегда и стремился, но ведь я не распоряжался своей судьбой».

(Потому, напомним в очередной раз, что коммунист – солдат партии, куда пошлют, туда и идет.)

«Ходатайствую перед Вами о следующем: 1. Я прошу Вас принять меня и выслушать. Если Вы лично не сочтете это для себя возможным, прошу поручить выслушать меня тому, кого Вы сочтете необходимым. Я не имел возможности поговорить в ЦК уже 3 года ни одного раза. Я прошу об этом не для того, чтобы поставить вопрос о какой-либо переоценке принятых решений. Нет, это было бы утопией. Но я заверяю Вас, что беседа и проверка – самая строгая, без скидок, но честная, без предвзятости…»

Это он все-таки хочет, чтобы признали, что он вел себя безупречно; но продолжим цитирование.

«Сейчас я человек бездомный и безработный, библиотека, которую я собирал 38 лет, хаотически свалена под Москвой у знакомых. Седьмой месяц я не получаю ни копейки денег, так как выплата установленной мне по болезни временной пенсии в размере 600 рублей кем-то приостановлена…

Я не хочу хитрить и не стыжусь признаться, что мне невыносимо тяжко жить дальше в изгнании, вдали от родной Москвы, от дорогих и близких людей (Вы сами отец и дед и поймете эти чувства), от той науки, с которой я был связан всю свою сознательную жизнь, от художественных сокровищ столицы – от всего того, что составляло содержание жизни. И, может быть, я не ошибаюсь, что такое отлучение меня никому дальше не нужно. Может быть, достаточно тягот, на которые я был обречен в течение этих трех лет».

И дальше перечисляет варианты: использовать его «на вспомогательных работах» над историей войны, или рядовым преподавателем заочного ВУЗа, рядовым научным сотрудником одного из московских НИИ. Ну, и говорит о завершении той самой научной работы. Про сельское хозяйство!!! В следующей главе мы увидим, что именно творилось в этой «фирменно хрущевской отрасли» уже и в 1960-м году (о чем Шепилов мог тогда и не знать).

Насчет этого «я не настаивал бы на авторстве этой работы, если она будет опубликована»: как будто вся (читающая) страна по большому секрету не передавала бы изустно, кто на самом деле написал такую работу…

Дальше – из серии личной жизни:

«При всех условиях я настоятельно прошу отделить вопрос о моей судьбе от вопроса о судьбе моей жены М.М.Унксовой.

В сентябре 1959 г., т. е. через 2 с лишним года после Пленума ЦК, она, без всякого повода и объяснения причин, была выселена из квартиры в Москве, в которой она родилась и прожила всю свою жизнь, лишена прописки и принудительно (по линии прописки) отправлена в Киргизию, в которой она за годы моего проживания там ни разу не была и переселяться туда не предполагала.

Я оставлю в стороне морально-этическую часть вопроса: как следовало ей самой поступить – ехать со мной в Киргизию или не ехать. Но это, мне кажется, должно быть предметом усмотрения самого лица, коего это касается. Я беру лишь общественную, правовую сторону вопроса: нужно ли так наказывать беспартийного человека, который никакого отношения к происшедшим в партии событиям не имел и не имеет? Нужно ли лишать ее на шестом десятке лет жизни своего угла, дочери, внука, родных и принудительно выселять из Москвы в далекую Киргизию? Тем более что жить она там, имея гипертоническую болезнь 2 степени, не может.

Я заверяю Вас, Никита Сергеевич, что в силу причин, о которых я не хотел бы здесь писать, справедливый возврат М.М.Унксовой в Москву и предоставление ей жилья, при любых условиях, и теперь, и в будущем не будет служить для меня поводом и основанием для постановки каких-либо моих личных вопросов в этой связи».

Здесь рукопись обрывается, и, как с прочими черновиками, остается сложный вопрос – отправлено письмо или нет, и в каком виде.

И ведь Хрущев как-то откликается, судя по новому письму:

«28 июня 1960. Москва, госпиталь, тел. К2-26-10.

Глубокоуважаемый Никита Сергеевич!

Я приношу Вам сердечную благодарность за положительное отношение к моим просьбам, изложенным в апрельском письме и 7 июня с.г.» (7 июня – это то, что мы только что читали).

«Никита Сергеевич! Я писал Вам, что начал работать с 12-летнего возраста и не искал в жизни путей,