Советский Кеннеди. Загадка по имени Дмитрий Шепилов - Дмитрий Е. Косырев

Далее – какой-то крик:

«Я совершил ошибку, серьезную политическую ошибку. Меня тяжко и (нрзб) наказали. Я старался сделать из этого все необходимые выводы. Зачем же исключать меня из партии?..

Но свое право быть членом партии я, мне кажется, заслужил всей своей жизнью».

И снова, и снова:

«На 6-м году обрушилось самое страшное – исключение.

Лишь прошу о великодушии.

О карьеризме:

1. Якутия. 2. Смоленск. 3. Политотдел. 4. Фронт. 5. Отказывался: “Правда”, министр иностранных дел. Не мне судить.

Прошу парткомиссию не применять высшей меры наказания, оставить членом Ленинской партии».

Очень, конечно, интересно узнать лишние подробности насчет того, как готовили смещение Хрущева, кто кого и как уговаривал. Но он что – думал, что его объяснения кому-то нужны?

Именно в это время возникает какая-то новая тональность в письмах Шепилова. Сначала, между исключением на партсобрании архива и парткомиссией, которая такие штуки утверждает, он еще обращается к Хрущеву, чтобы «просить Вас о великодушии». Страшное письмо: «Я же ведь безоговорочно признал и признаю… отмежевался же… всю чудовищную непоследовательность своего поведения… поддержка мною тех элементов в Президиуме…»

Но следующее письмо тому же адресату – 20 января 1962 года – немножко другое. Уже никаких просьб. Есть ощущение, что за вежливыми словами слышится, нарастает еле заметное шипение ярости. В тексте письма – круг завершился – снова «Никита Сергеевич!». И он уже бьет этого Никиту Сергеевича словами из его же выступлений:

«Как же быть с теми, кто высказывает свое, отличное от других мнение? Мы стоим за то, чтобы в таких случаях принимались не репрессии, а ленинские методы убеждения и разъяснения».

Далее Шепилов цитирует какую-то речь Хрущева насчет «большого великодушия» Ленина «даже» в отношении таких людей, как Зиновьев и Каменев, которые якобы выдали врагу планы вооруженного восстания (в октябре 1917-го), а Ленин позже высказывался за то – как отметил сам Хрущев, – чтобы оставить их в составе Политбюро. А это ведь, напоминает Шепилов, было в периоды, когда в стране вообще бушевала гражданская война и Россия одна противостояла всему капиталистическому миру.

Да тут уже в строках прорываются ноты сарказма, довольно опасные – если Шепилова знать хорошо.

«…Я все же осмеливаюсь думать, что решение первичной партийной организации об исключении меня из партии, к тому же почти через 5 лет после июньского Пленума ЦК, не соответствуют тем высоким ленинским принципам, которые многие годы после смерти Ленина были попраны и которые Вы провозгласили вновь на ХХ и ХХII съездах».

Понятно, что все объяснения были бесполезны. Решение Ленинского РК Москвы последовало 20 января 1962 года. Сдал партбилет № 00066500 Дмитрий Шепилов 15 марта 1962 года.

Не власть, не высокие посты, но членство в этой самой партии для Шепилова были каким-то необходимым условием, стержнем всей жизни.

Я был тогда слишком мал, чтобы знать или понимать, что он тогда чувствовал. Но через много-много лет, где-то уже в восьмидесятые, если не девяностые, был такой эпизод. Мы с дедом выходили из такси, что-то куда-то перевозили. Дверь захлопнулась, прищемив его плащ. Окна закрыты, таксист потихоньку тронулся, ничего не заметив. Я был по другую сторону машины и тоже ничего не видел. Деда начало тащить.

И он закричал. Тонким, жутким голосом. И еще раз. И еще.

Любой, и особенно мастер спецопераций, сказал бы, что решение, принятое им, было лучшим из возможных – и еще похвалил бы за быстроту реакции. Человеку 80 лет или за 80, хрупкие кости (особенно шейка бедра), скованные движения, о последствиях даже лучше не думать. Собственно, издать дикий и громкий крик – все, что можно реально было сделать в такой ситуации: молодец.

Но крик тот я помню до сих пор.

Дальше – 1962-й, 1963-й, большая часть 1964-го – не было ничего. Он работал в архиве. Общался с нами, со своими братьями и их семьями, массой друзей (их становилось все больше). За ним следили всякие личности из наружного наблюдения, об этом все знали. Но – тогда, а, по оценке Тамары Толчановой, конкретно в 1962 году, кое-что произошло.

Что может сделать избиваемый человек, который вышвырнут из партии, чье имя не может появляться в печати или на обложках его же собственных книг? Ничего? А вот и нет.

Даже в санаториях, вселившись в комнату, Шепилов всю жизнь первым делом смотрел, где столик. Как минимум он писал письма.

Он, вообще-то, очень хорошо писал – примерно так же, как говорил. Тяжелым, монументальным стилем – но хорошо.

Повторим, Тамара считает: к мемуарам он приступил с 1962-го. Писал, скрывая от всех (даже от Марьяны и более всего от Марьяны), урывками, по ночам.

Начал он с очередной автобиографии (для кого и чего таковую писал – непонятно), которая вдруг начала разрастаться. Потом многие пассажи перешли в ту главу, где он рассказывает о комсомольцах 20-х годов, которые бегали по публичным выступлениям – Троцкого, Луначарского, Маяковского, о максималистах и идеалистах, которые пришли сразу за поколением гражданской войны.

Почерк у Шепилова менялся несколько раз в жизни, в конце вернулся к начальному, очень красивому. Щедрые косые петли, как будто ткется ковер. Крупные буквы, с длинными хвостами, говорят о человеке, уверенном в своих силах письменно сказать все, что следует.

Как мы уже знаем, получилась книга о Хрущеве. Страна была на пике кризиса – об этом в следующей главе; Шепилов пытается понять, кто виноват, Сталин, или Хрущев, или оба. Ненависть к Хрущеву, ко всему, что он олицетворяет, в книге зашкаливает. И подтверждается цифрами, фактами, анализом.

Никаких уже извинений за «фракционность», хватит. Потому что не было никакой фракционности.

Шепилов наконец свободен.

И он отомстил. Страшнее мести и не бывает.

Тем временем – что же, конец истории со множеством репрессий против него – сколько их там было, 24? А, вот уже, в более поздних записках, 27. Тут я забыл упомянуть всякие мелочи, типа того что был задержан тираж 47-го тома Большой советской энциклопедии (на букву «Ш») и вырезана из каждого экземпляра справка понятно о ком. Вручную.

Эта нескончаемая кампания репрессий, конечно, была где-то на грани патологии. Вопрос лишь, в чьей и почему. В следующей главе разговор пойдет о том, что дело вовсе не только в ошибках поведения Шепилова после отставки, а в событиях куда более крупных, происходивших во всей стране.

Катастрофа

Не снимали разве с руководящей работы