Земля и грёзы о покое - Гастон Башляр

Значит, для того чтобы эти образы как следует раздвоить, а потом пережить оба их смысла, не надо забывать, что они приходят в голову чердачному отшельнику[157], грезовидцу, который однажды, подавляя человеческие и дочеловеческие страхи, пожелал исследовать собственные человеческие и дочеловеческие подвалы.

Отчетливый образ тогда становится не более чем вертикально ориентированной осью, а лестница – осью спуска в глубины человека. Мы уже исследовали воздействие этих вертикальных осей в двух книгах: «Грезы о воздухе» и «Земля и грезы воли» (гл. 12). Эти оси вертикального воображения в конечном счете настолько малочисленны, что концентрация образов вокруг одной из таких осей легко объяснима. «Ты всего лишь человек, спускающийся по лестнице… – говорит Мишель Лейрис, и тут же добавляет (р. 23):

Эта лестница – не вертикальный проход с рассыпанными по спирали ступенями, позволяющий достигать разных частей помещения, где находится твой чердак; это сами твои внутренности, это твой пищевод, благодаря которому сообщаются твой рот, предмет твоей гордости, и твой задний проход, предмет твоего спада, – пищевод, прорывший сквозь твое тело извилистую и клейкую траншею…[158]

Можно ли найти лучший пример сложных образов, образов с невероятными синтетическими силами? Само собой разумеется, что ради того, чтобы ощутить все эти синтезы в действии и подготовиться к их анализу – соглашаясь с тем, что у нас нет воображения, наделенного счастливой способностью синтетического переживания этих сложных образов, – следует исходить из онирического дома, т. е. пробуждать в подсознании очень старое и бесхитростное жилище, в котором мы грезили поселиться. Реальный дом – и даже дом нашего детства – может быть онирически ущербным; это может быть также дом, подвластный идее Сверх-Я. В частности, множество наших городских домов и буржуазных вилл можно назвать пациентами в психоаналитическом смысле этого термина. Они оснащены черными лестницами, где, как выразился Мишель Лейрис, циркулируют «реки провизии». От этого «пищевода» резко отличается лифт, доставляющий посетителей в салон по возможности быстро и без всяких длинных коридоров. Там-то – вдали от кухонных запахов – и «беседуют». Там-то покой подпитывается комфортом.

Но разве эти прибранные дома со светлыми комнатами похожи на дома, в которых грезят?

Глава 5

Комплекс Ионы

Толстые не имеют права употреблять те же слова и те же фразы, что худые.

Ги де Мопассан, «Письмо, найденное на утопленнике»

…Для внешнего употребления, для внутреннего употребления. А между тем в человеческом теле эта иллюзия «внутреннего» и «внешнего» существует разве что потому, что прошло много тысяч лет с тех пор, как человек, перестав быть гидрой с выворачиваемым желудком, утратил гибкую способность ношения телесных тканей наизнанку и с лицевой стороны, как это бывает с некоторыми видами бретонской одежды…

Альфред Жарри, «Размышления»

I

Сказочное воображение должно думать обо всем. Оно обязано быть шутливым и серьезным, оно обязано быть рациональным и мечтательным; ему надлежит пробуждать сентиментальный интерес и критический дух. Наилучшая сказка – та, что умеет остановиться у границ доверчивости. Но чтобы очертить границы доверчивости, необходимо изучить приемы, к которым прибегает воля к их расширению, а такие исследования весьма редки. В частности, пренебрегают тем, что мы назовем онирическими доказательствами; недооценивают то, что онирически возможно, не будучи возможным реально. В двух словах, реалисты соотносят все с опытом дней, забывая об опыте ночей. Для них ночная жизнь всегда является неким остатком или следствием жизни наяву. Мы же предлагаем поместить образы в двойную перспективу грез и мыслей.

Порою неловкая улыбка сказочника[159] разрушает медленно накапливавшуюся веру в грезы. История былых времен внезапно нарушается современным анекдотом. Мода на эту мистифицированную мифологию, на эти анахронизмы, достойные ученика коллежа, пришла благодаря Жироду[160]. Чтобы продемонстрировать это разрушение образов с помощью усмешки сказочника, вызывающей дефицит всякой доверчивости, мы собираемся изучить образ, который уже не в состоянии навевать грезы из-за издевательств, коим он подвергался. Этот образ – образ Ионы во чреве китовом. Мы постараемся обнаружить в нем кое-какие онирические элементы в смешении с ясными образами.

Этот ребяческий образ возбуждает наивный интерес. Мы охотно назвали бы его образом-сказочником, образом, автоматически порождающим сказку. Он требует того, чтобы мы вообразили некое «до» и некое «после». Как Иона попал во чрево китово и как ему удалось оттуда выйти? Предоставьте этот образ двенадцатилетним детям в качестве темы для сочинения по французскому языку. Можете быть уверены, что над этим сочинением будут работать с интересом. Такая тема может служить тестом для сочинения. Она задаст меру могущества анекдота. Чуть-чуть покопавшись, мы, возможно, откроем целый рудник более глубоких образов.

Сначала же приведем пример убогих шуток. Для этого достаточно перечитать страницы, на которых Герман Мелвилл воспроизводит приключения Ионы на свой лад[161]. Он помещает Иону в рот кита. Затем, поскольку одного слова полый достаточно для того, чтобы, согласно непреложному закону грез о сокровенности, мы начали грезить о жилище, Мелвилл находит забавным сообщить, что Иона расположился в полом зубе кита[162]. Стоило Мелвиллу представить себе эту грезу в деталях, как он вовремя «одумался», вспомнив, что у кита нет зубов. И вот из конфликта между этим видением полого зуба и мыслями, почерпнутыми в школьных учебниках, рождается мелкий юмор главы, посвященной истории об Ионе, в книге, где, к счастью, есть много других красот. К тому же вся эта глава ложится пятном на произведение, где онирические ценности зачастую весьма умело сопрягаются с реалистическими. Следовало бы твердо усвоить, что с грезами шутить нельзя, или, иначе говоря, что комическое является достоянием сознательной жизни. В одной новозеландской легенде герой племени маори влезает в тело прародительницы Хине-нуи-те-по и говорит помогающим ему птицам: «Мои маленькие друзья, когда я проникну в глотку старухи, смеяться не надо; но, когда я выйду, надеюсь, что вы встретите меня с радостными песнями»[163].

Итак, чтобы действительно проникнуться уверенностью в том, что мы следуем теме естественной жизни образов, необходимо различать понятия вызывать рост (faire accroire) и вызывать смех (faire rire).

Впрочем, разграничить шутливость и доверчивость не всегда легко. Порою дети бывают учителями в искусстве шуток. В классе, ученикам которого было от пяти до восьми лет, Андре Бей провел следующий опыт. Каждого из своих юных учеников он попросил рассказать какую угодно выдуманную историю, чтобы позабавить товарищей.