Народное государство Гитлера: грабеж, расовая война и национал-социализм - Гётц Али

мы проникаем в оккупированную страну, также открывают ее для нас с точки зрения военной экономики, что на практике оказывается очень эффективным»[317]. После войны Пуль всегда вел себя как чуждый политике специалист и патриот, в свое время предотвративший худшее[318].

В целом оккупационные марки считались средством «экономической оценки степени победы». Руководство Рейхсбанка ценило кредитные кассы как валютный инструмент, «который еще никогда не использовался в войне, и как финансовое решение, ориентированное на строгую целесообразность и неограниченную мобильность»[319]. Таким образом, правлением Рейхсбанка была разработана технология «индивидуальной оплаты в оккупированных странах», которая сделала возможной скрытую коллективную экспроприацию. Рейхсбанк поддерживал стабильность рейхсмарки путем подрыва валют в оккупированной Европе.

Во Франции эксперты очень скоро поняли, к чему приведет германская практика, а именно «к истощению нашего экономического потенциала и уничтожению нашей валюты»[320]. В июле 1940 года Карл Фридрих Гёрделер проанализировал принцип действия оккупационной марки, придя к следующему выводу: «Эта система безудержной эксплуатации путем агрессивных финансовых методов неизбежно порождает лишения и голод сначала в окружающих Германию европейских государствах, а затем и в самой Германии». Он заявлял соотечественникам, что они «однажды горько пожалеют об этом и заплатят за свою легковерность». Год спустя тот же автор сетовал на безжалостное «экономическое высасывание» союзнических и оккупированных стран Европы, в которой уже полностью разорены все экономики («может быть, за исключением Дании»). В качестве довода Гёрделер приводил следующий аргумент: «Жадность к удержанию собственной власти и введение народа в заблуждение постоянным провозглашением возможности выиграть войну абсолютно не позволяла проявиться каким-либо разумным экономическим альтернативам. На этом пути не имелось никакого тормоза, который мог бы быть установлен чувством ответственности и верностью моральным принципам»[321].

Военные прибыли для народа

Довольные грабители Гитлера

3 сентября 1939 года в Кёльне Генрих Бёлль, студент-германист и солдат, с трудом представлял себе, что ему делать со своим «фантастическим жалованьем в 25 марок». В Роттердаме он вскоре смог раздобыть полфунта кофе «за целых 50 пфеннигов» для своих домашних. В то время нашему солдату, к его глубочайшему сожалению, разрешали отправлять посылки весом «всего лишь в полкило», и то только раз в неделю. «Я очень пессимистично отношусь к надеждам матери на кофе, – писал он некоторое время спустя с французского побережья Ла-Манша и продолжал: – Пожалуйста, вышлите мне деньги, которые у вас еще есть; возможно, я смогу использовать их для возобновления поисков кофе. Можете спокойно послать марки, я обменяю их здесь в столовой»[322].

Официально в то время каждый германский солдат раз в месяц мог получать из дома дополнительно 50 рейхсмарок, отправляемых ему полевой почтой, а вскоре сумма перевода была увеличена до 100 рейхсмарок. На Рождество солдату можно было отправить 200 рейхсмарок, «чтобы по крайней мере дать военнослужащим возможность купить рождественские подарки». «Вместе с тем необходимо отметить, – сообщал ответственный за Бельгию интендант вермахта, – что эта возможность значительно поспособствовала “распродаже” страны»[323]. В Нидерландах существовала дополнительная сумма перевода в размере 1000 рейхсмарок в месяц (сегодня 10 тыс. евро), которую можно было послать солдату на покупки. Германский комиссар банков жаловался, что «без сомнения, большая часть» германских денег текла в Нидерланды через военнослужащих вермахта, что должно было привести к «нежелательным последствиям для денежно-кредитной политики рейха»[324]. В Бельгии ответственные за финансы германские чиновники были возмущены тем, что в первый год оккупации около 34 млн рейхсмарок было послано солдатам их семьями (хотя в реальности эта сумма была больше, так как денежные переводы военнослужащим 15-й и 16-й армий не были учтены). Они сокрушались о «неприятных последствиях», возникающих, даже когда такие переводы полевой почтой для сугубо личных целей солдат приходилось оплачивать «в счет оккупационных расходов». Но рейхсминистерство финансов оставалось глухим к этим заявлениям[325].

Таковы были официальные правила. Неофициально каждому солдату разрешалось брать с собой практически любые суммы, въезжая в страну или возвращаясь из своих частых отпусков. Осенью 1940 года правление Рейхсбанка сообщало об условиях работы обменного пункта на вокзале в Герцогенрате (западнее Ахена): касса была «крайне перегружена следовавшими через город военнослужащими вермахта», а чиновники имели «четкое указание обменивать на границе любую требуемую сумму»[326]. С января 1941 года таможенные органы также официально отказались от «проверки наличия иностранной валюты у военнослужащих вермахта». До этого момента они иногда задерживали въезд и тем самым «нежелательно раздражали» солдат[327].

В Бельгии сумма, которую каждый солдат мог обменять при легальном въезде, в 1941 году была поднята до 300 рейхсмарок. Эта сумма была намного больше среднемесячной заработной платы германского рабочего. Вскоре те офицеры, которые обязаны были поддерживать не благополучие, а выгодное для рейха финансовое обеспечение войск, заламывая руки, требовали снизить лимит обмена до 50 рейхсмарок на человека. Делали они это из соображений «защиты валюты» и чтобы «задержать инфляционную экспансию денег»[328]. Генерал-квартирмейстер возражал против этого, «указывая на особую необходимость заботы о войсках с востока», присланных в Бельгию на восстановление[329]. Верховное командование вермахта отказалось делать это «по общим правилам обеспечения войск»[330]. Начальник армейской полевой почты регулярно сообщал о «большом количестве посылок, поступающих полевой почтой в Германию»[331].

Германские солдаты скупали товары стран Европы буквально начисто. Они отправляли домой с фронта миллионы посылок. Адресатами были в основном женщины. Если расспросить пожилых свидетельниц тогдашних событий об этих посылках, у них и по сей день загораются глаза: туфли из Северной Африки, бархат и шелк, ликер и кофе из Франции, табак из Греции, мед и сало из России, всевозможные виды рыбы из Норвегии, не говоря уже о разнообразных подарках из Румынии, Венгрии и Италии[332].

Удача, конечно, улыбалась всем по-разному. «Я помню много красивых вещей, – писала автору в 2003 году свидетельница тех событий, – которые родственники и друзья солдат с гордостью вынимали из посылок и бандеролей “оттуда”». Репутация отправителей зримо росла и невольно сравнивалась с репутацией тех, кто ничего не привез и не прислал. Ценными вещами «хвастались перед теми, кто получал “лишь письма полевой почты”»[333] (что описано в ряде других цитируемых ниже писем). Люди откликнулись на просьбу к пожилым читателям и читательницам еженедельника Die Zeit вспомнить о посылках с фронта. В то время как женщины в подробностях о них рассказывали, все без исключения мужчины отрицали отправку ими (хотя бы единожды) посылок с товарами домой.

После упразднения 1 октября 1940 года таможенной границы между рейхом и протекторатом Богемии и Моравии