После Сталинграда. Семь лет в советском плену. 1943—1950 - Эдельберт Холль

– Итак, святой отец, как вам вся эта история?

– Вы знаете, Холль, похоже, что нам придется провести здесь всю зиму.

– Мне тоже так кажется. Но у меня нет ни малейшего желания позволить таким образом готовить меня к «холодному походу».

– И что вы намерены предпринять? – Он посмотрел на меня в присущей ему манере, спокойно и задумчиво.

– Я начну голодовку!

– Хорошо ли вы подумали и полагаете ли вы, что ваши товарищи последуют вашему примеру? – И он снова посмотрел на меня ясным взглядом.

– Естественно. Падре, у нас была целая ночь на обдумывание. Не думаю, что кто-то откажется от участия, если ко всему подойти правильно.

– Значит, если будет голодовка, то для всех!

– Да, падре, лучше ужасный конец, чем ужас без конца!

Доктор Вебер и фон Венцовски стояли и разговаривали с кем-то из наших товарищей. Они тоже были согласны без суеты начать воплощение нашего плана. Мы должны выйти из церкви и отправиться обратно в свой старый барак!

Ответственный за раздачу наших пайков капитан Краузе был уже проинструктирован. Сначала он обратится к первой комнате, старшим в которой был лейтенант Зохатци по прозвищу Князь. Наши товарищи из первой комнаты продемонстрировали решимость в противодействии русским и были готовы немедленно попытаться добиться от них ясности в намерениях, объявив голодовку. Остальные комнаты присоединятся по очереди после того, как прозвучит сигнал к раздаче пищи.

Принесли старый бак с утренним супом и половину нашего дневного хлебного пайка. Краузе со своими двумя помощниками направился к баку и выкрикнул 1-ю комнату на прием пищи. Но никто из обитателей этой комнаты не поднялся с места и не сделал ни шагу. После того как Краузе трижды вызвал их, он стал выкрикивать следующую комнату. Та же картина. И в других комнатах никто не сделал ни шагу, чтобы получить еду. Весь наш блок (192 человека) отказался от пищи.

Ближе к 9 часам утра дежурный офицер Жук, фамилия которого означает название насекомого, объявил утреннюю перекличку. Никто не поднялся с места. Полковник Вольф заявил ему, что военнопленные отказываются подчиняться его приказам и что все мы отказываемся также и от утренней пищи. С расширенными от удивления глазами Жук начал тихо материться. Но, поняв, что дело серьезное, он сразу куда-то исчез. Офицер вернулся примерно через полчаса в сопровождении инспектора Брянцева, который стал упрашивать нас не делать бессмысленных поступков и начать принимать пищу. Он добавил, что проследит, чтобы нам выдали дрова для обогрева. Никто не отреагировал на его обещания: у каждого из нас был собственный достаточный печальный опыт, который говорил, что верить обещаниям русских не следует.

Убедившись в том, что их попытки не увенчались успехом, оба офицера снова куда-то исчезли. Мы остались лежать на полу, укрывшись одеялами и шинелями. Но все равно было ужасно холодно.

Примерно в 12 часов прозвучало:

– Идет гвардии хвастунишка!

Когда он со своими подчиненными вошел в церковь, никто не обратил на это внимания. К нам привели даже старшего по лагерю Мангольда и некоторых прочих предателей, например полковника Хермана и еще двоих, которых я не знал по имени, которые стали убеждать нас вести себя разумно. Полковник Вольф подошел к русскому с докладом. Кудряшов спросил, почему военнопленные не встали в его присутствии. Вольф ответил, что пленные больше не подчиняются его приказам. Тогда русские сами попытались заставить нас встать. Но как только они поднимали одного и переходили к следующему, тот первый снова ложился. Однако через некоторое время им удалось согнать всех нас в середину церкви, где Кудряшов выступил перед нами с речью. Сначала этот старый лис попытался заставить нас отказаться от голодовки с помощью угроз и приказов. Но, увидев, что этот метод оказался безуспешным, он попытался воспользоваться другим. Он дал распоряжение переговорить с нами Мангольду, капитану саперов Гермеру, преподавателю родом из Саара, попавшему в плен на румынском участке Восточного фронта всего несколько недель назад, и прочим изменникам. Они тоже пытались соблазнить нас разными посулами, но тоже безрезультатно. Все наткнулись на ледяную решимость противостоять произволу. Наше требование было простым: мы станем принимать пищу только в случае, если нас немедленно уведут из церкви!

Я с презрением смотрел на предателей. Вот, например, стоит Херман, который был когда-то полковником. Он выступает против своих товарищей, которые продолжают бороться, против своего народа, но бессовестно продолжает носить награды Третьего рейха. На его мундире все еще красуется Рыцарский крест. Какой позор для нас!

Вперед вышел выходец из Кенигсберга подполковник Новак и попросил разрешения говорить. Ровным и спокойным, будто у адвоката, тоном, хорошо продуманными ясными фразами он обратился к гвардии подполковнику:

– Согласно приказу Сталина № 55 от 15 февраля 1943 года, я стал считаться военнопленным, попавшим в плен под Сталинградом. В приказе говорится, что всем военнопленным будет обеспечено достойное обращение и что они вернутся домой, на родину, через шесть месяцев после окончания войны. – После каждой фразы лейтенант делал остановку, давая возможность переводчику переводить. – То обращение, которое мне обеспечено сейчас здесь, явно противоречит данному приказу. Я сражался как солдат и требую, чтобы со мной и обращались, как с солдатом. Если меня казнят, то я требую, чтобы мне обеспечили достойную смерть, какую я заслуживаю, будучи солдатом. Недостойно пытаться ликвидировать нас здесь таким способом! Я знаю, что так думаю не только я один, что многие мои товарищи придерживаются того же мнения.

Отбросив одеяло, которым укрывался, я сделал несколько шагов вперед, чтобы поддержать последние слова подполковника Новака. Стоя прямо в центре полукруга, я ждал, когда Новак закончит говорить, и очень хотел, чтобы «гвардии хвастунишка» вспомнил свои слова о моем физическом и моральном уничтожении. Я посмотрел прямо ему в глаза. Твердо сжав губы, с ничего не выражающим лицом я смотрел только на него. Почувствовав мой пристальный взгляд, направленный на него, подполковник занервничал и, пытаясь уклониться, отступил в сторону. Но, слегка развернувшись вправо, я снова вернул его в поле моего зрения. Помощник Кудряшова капитан Грушев, заметив, что его начальнику не нравится это, попытался снова втолкнуть меня в строй, но я не двинулся с места.

Когда Новак закончил, гвардии подполковник ответил ему, что он не хочет, чтобы люди совершали самоубийства, и что все мы должны есть, так как позже еще понадобимся Германии. Последние слова вылетели из его рта с насмешкой и презрением. Потом подполковник развернулся и быстро пошел прочь. Он понимал, что я попытался выступить против него, и не хотел,