Музей языков. Конрад Гесснер и книги-полиглоты XVI в. - Михаил Львович Сергеев

как обращенное в будущее, то есть «не стоит и пытаться»), и если провести параллель с естественно-научными занятиями Гесснера, можно сказать, что среди языков у венгерского то же место, что у насекомых в классификации животных (Céard 1980, 582)[394]. Сеар также отметил, что Каспар Вазер во втором издании «Митридата» (1610) не согласился с оценкой Гесснера[395] (Céard 1980, 586).

В ответной статье Клара Чюрёш указала, что в номенклатуре «Универсальной библиотеки» можно найти немало имен венгерских авторов, а кроме того, Гесснер поддерживал дружеские отношения с некоторыми венграми; таким образом, едва ли можно утверждать, что Гесснер относился к венграм с пренебрежением. При этом некоторые из его корреспондентов были настроены критически к переводам Священного Писания, выполненным Яношем Сильвестром (1541): именно их позиция, вероятно, и отражена в процитированном месте (Csürös 1999, 297, 301–302).

Последний довод представляется мне в высшей степени убедительным, поскольку вполне согласуется с обычными для «Митридата» принципами подачи информации. Как было замечено выше, в своих компилятивных трудах Гесснер не всегда отчетливо дистанцировался от цитируемых в справочнике сообщений и часто не выражал явной симпатии к тому или иному автору (или, наоборот, несогласия с ним). Так и в данном случае: он привел мнение, услышанное от информанта (надо полагать, венгерского), и оставил его без каких-либо комментариев. Впрочем, в понимании Гесснера оценка перевода как «бесполезного» должна была скорее выражать сожаление об имеющемся положении дел, чем препятствовать деятельности будущих переводчиков.

Эту интерпретацию подтверждают ipsissima verba Гесснера в той же главе[396]: «Мне представляется, что не существует языка столь варварского, чтобы он не мог быть записан понятным образом образованными людьми: ведь и язык Альпийской Реции[397] впервые обрел письменность на нашей памяти»[398]. Таким образом, Гесснер признавал возможность создания письменности для любого языка, независимо от его сходства с классическими (не «варварскими») образцами. Эта позиция, несомненно, учитывала опыт христианских миссионеров и была созвучной пассажу в посвятительном письме Джону Бэйлу, где Гесснер с радостью сообщал, что все большее число народов читает Священное Писание и совершает богослужение на своем родном языке[399]. Естественно предположить, что с таким же радостным чувством он цитировал «Аве Мария» и «Отче наш» на венгерском.

Как мы видим, интерпретация Сеара не соответствует ни религиозным убеждениям Гесснера, ни его научным принципам. Действительно, если бы для Гесснера столь существенное значение имела иерархия языков, он вряд ли бы выстроил статьи «Митридата» по алфавиту. Стоит отметить, что глава о венгерском и по объему, и по разнообразию материала превосходит главы о таких известных и авторитетных языках, как древнееврейский, арабский или латынь.

В основных своих чертах набор источников главы о венгерском языке имеет те же пропорции, которые мы обнаружили в главе об «иллирийском»: заметное место занимают сочинения, так или иначе связанные с германской тематикой[400], а также материалы, полученные от корреспондентов. Основное содержание главы составляют история и ономастика, никаких сведений о грамматике или лексике венгерского, кроме общих, не аргументированных указаний на его сходство/несходство с другими языками, не приводится. Опубликованные ко времени работы над «Митридатом» латинско-венгерская грамматика Яноша Сильвестра 1539 г., как и школьные диалоги Зебальда Гейдена с венгерским переводом 1527 г.[401], вероятно, не были доступны Гесснеру.

Как и в случае с «иллирийским», Гесснер не знал историю венгерской книги, поэтому он ошибочно датировал возникновение письменности на этом языке «недавним» временем. В действительности первые письменные документы на венгерском относятся к концу XII в. (Mithridates 2009, 217 сн.); рукописные переводы отдельных частей Библии на венгерский появились уже в XV в. (Sylvester 2006, 121 [S. Bartók]).

Среди упомянутой Гесснером литературы о Венгрии отдельного внимания заслуживает книга Георга Вернера «De admirandis Hungariae aquis hypomnemation» (1549), цитируемая также в главах о дакийском[402], немецком и татарском языках (Mithridates 1555, 16a, 42b, 68a). Интерес к ней Гесснера определенно был связан с изучением вопроса об использовании водных источников в медицинских целях: за два года до выхода «Митридата» в Венеции был издан его собственный бальнеологический трактат «De Germaniae et Helvetiae thermis» (1553)[403].

Латинский язык и его «отпрыски»

Рассмотрев главы о языках европейских народов, сведения о которых Гесснеру приходилось добывать из вторых и третьих рук, мы обратимся теперь к представлению в «Митридате» латинского языка – первого, с которым познакомился Гесснер после родного немецкого.

Следует заметить, что обращение к латыни в творчестве Гесснера имело преимущественно практический характер. Это был язык ученого сообщества, на нем Гесснер читал и сообщал собственным читателям сведения научного характера, как, впрочем, и подробности своей жизни: практически все опубликованные сочинения и письма Гесснера написаны на латыни. Небольшая подборка латинских стихов, предваряющая «Epistulae medicinales» (Gessner 1577, β2a-β4b), состоит из коротких поэтических упражнений, в том числе окказиональных, и не позволяет говорить об особой склонности Гесснера к поэтическим занятиям на этом языке. Филологическая деятельность Гесснера на материале сочинений классической латыни ограничилась изданием эпиграмм Марциала (1544) в форме тематической антологии, предназначенной для чтения в школе[404].

В научной прозе Гесснер прибегал к обильным цитатам, часто неадаптированным, не стремясь придать речи единообразие и украшенность. В недостаточной изысканности собственных новолатинских сочинений признавался сам автор, сообщая, например, в предисловии к первому тому «Истории животных»: «А о стиле своем я скажу только то, что я преимущественно заботился о том, чтобы говорить на латыни пусть не изящно, и не торжественно, и не в подражание какому-нибудь древнему [автору], но сносно и понятно. Ведь у меня не было свободного времени для обработки стиля»[405].

Посвященная латыни глава «Митридата» также как будто свидетельствует о том, что Гесснер не имел большого пристрастия к этому языку. Она весьма лаконична (Mithridates 1555, 58a-59a) и, если не считать упоминания о древности и особенной возделанности латинского языка, представляет собой цитату из «De honesta disciplina» (1504) Пьетро Кринито, посвященную исторической периодизации латыни. Кринито выделял четыре «идиомы»: древнюю, латинскую, римскую и смешанную[406], называя автором этой концепции Марка Терренция Варрона и ссылаясь на сообщения «древних грамматиков». Впрочем, непосредственным источником Кринито был, вероятно, Исидор Севильский (Isid. Etym. 9, 6–7)[407].

В начале текста дана весьма неопределенная отсылка: «кое-что о латыни уже было сказано выше». Вероятно, имеется в виду глава о греческом «De Graeca lingua vetere», расположенная ранее по алфавиту; большой ее раздел посвящен изложению относительной хронологии трех древних и священных языков: латынь признается младшей из них и по времени создания письменности, и по времени появления христианских текстов