Гафт и Остроумова. История любви - Михаил Александрович Захарчук

Вера Максимова: «Первое впечатление от спектакля «Современника»: очень громко и очень пестро. Военные марши гремят. Солдаты ходят строем. Бабка со второго яруса койки басом поет советские песни. Два куска прозрачного пластика громыхают под ударами солдатских кулаков и с треском поворачиваются на горизонтальной оси. Ветродуй с воем гонит бумажный снег на первые ряды зрителей. Сверкают медные трубы оркестра и золотая («елочная») бахрома розового, со стеклянными «глазками», платья героини. Желтым и белым светятся хорошо видимые за искусственным стеклом голые мужские тела. Там, в глубине и темноте, – солдатская баня. В спектакле Николая Коляды всего много. В том числе – и «театрального сора» (вот когда вспоминаешь, что екатеринбургский драматург, журналист и главный редактор журнала «Урал» как режиссер – лишь «полупрофи», а самоограничение и отбор есть удел и истинная свобода профессионалов).

Как чувствуют себя в этом перенасыщении актеры «Современника», прежде всего – главные исполнители, Елена Яковлева и Валентин Гафт? Как обходятся с откровениями и грубостями, «обнажениями» (в прямом и переносном смысле), с разговорами о шприцах, спринцовках, марганцовках в холостяцком «жениховском» саквояже героя; с «наползаниями» дембеля-деревенщины на дочку-«кесаренка» – Анжелочку, чтобы «поиграть» с нею в койке, с рассказами героини о бабках, старшая из которых все тащит под себя и ходит под себя?

Актеры «Современника» – вот первое, о чем следует говорить.

В шумном, застольном акте «смотрин» на Гнилых Выселках Гафт – пожилой искатель невест и домашнего очага по газетным объявлениям, в клетчатом «пиратском» платке до бровей, с серьгой в ухе, – улыбчив, немногословен и чуть театрален, следуя придуманной им самим маске – краснодарского домовладельца и завидного жениха. Всю первую половину спектакля Гафт загадочен, потому что играет не враля и не проходимца (о чем настырно предупреждает практичный солдат-дембель). А играет фантаста, фантазера. Такого же загнанного и обделенного, как женщины в «Уйди-уйди», еще и с больничкой-«дуркой», где уже успел побывать, – но фантаста, отогревшегося, разомлевшего, расположившегося вальяжно в чужом тепле и вообразившего, что и краснодарский «рай», и шестикомнатный дом с крытой террасой, и сад с виноградником и экзотическими плодами фейхоа – все у него есть, и выбирать жен он имеет право – лысоватый, но вполне достойный, видный мужчина. Лишь мимолетная гримаса боли, наплывающая на загорелое лицо, и горькая (как у самого Гафта) складка губ тревожат и смущают.

Но первый акт – не его. Здесь он – великолепный партнер Елены Яковлевой, внимающий ее невероятным словесным каскадам и фиоритурам.

Во втором акте – цельном и лучшем в спектакле – мелькание, сверкание и шум почти исчезают. Наступает пора признаний и прощания. Ясно, что Валентину, герою Гафта, до отчаяния не хочется уходить из этого убогого дома. Ясно, что его, больного, полубезумного, боящегося одиночества и пустоты, – не может оставить у себя Люда-Яковлева, но столько жалости, горечи, ласки, почти любви вкладывает она в простой житейский совет – «опохмелиться» перед дорогой.

«Я не проходимец!» – говорит герой Гафта. Он – человек. И доказывает это, скрутив и бросив наземь юного солдата, хама и труса.

«Мы – как люди, не как собаки», – с укором неведомо кому тихо говорит Яковлева. «Не хочу умирать!!!» – с отчаянием и мукой кричит Гафт. В словах и поверх слов, через подтекст, в котором природно сильны актеры – психологи «Современника», слышен ход неостановимого времени. Оно истекает, близится к финалу для этих людей, так и не узнавших счастья».

Инна Вишневская: «Ничто не обещало мне удовольствия от премьеры театра «Современник» – «Уйди-уйди» Н. Коляды.

И вдруг – ах, это волшебно-«станиславское» вдруг! – на премьере театра «Современник» я раздумывала над жизнью, радовалась, что увидела спектакль о чем-то очень главном, болезненно отдающемся в сердце. Все наносно-модное отступило перед тем новым, что рассказал в этот вечер «Современник» о современности. А рассказал он о том, что существует сейчас особая «горьковская» модель нашей жизни – «На дне», которую театр талантливо и горько срастил с моделью «пушкинской» – «Пир во время чумы». И, конечно, пальма первенства в этом спектакле – актерам: Е. Яковлевой и В. Гафту, играющим ту самую глобально одинокую русскую женщину Людмилу и того самого духовного бомжа. Теперь они окончательно стали нарицательными типами, она – где-то «при хлебе», он – где-то при ней, и оба одинаково несчастны. А что, если восхищаться не только великими актерами минувших эпох, но и нашими великолепными мастерами?! Чудесная, право, актриса – Е. Яковлева, не знающая четкого амплуа, но знающая боль сегодняшнего человека, не знающая холода техники, но знающая, как разместить жар эмоций в точных рецептах ремесла. А что уж говорить о В. Гафте, вроде бы все сказано и благодарными зрителями, и благодарными критиками, даже и самими «недоучками». Но после этого спектакля надо бы сказать – труднейшее это дело: быть не просто первоклассным актером, но еще и актером современным, когда истинная интеллигентность должна прятаться за социальным, политическим, нравственным цинизмом, когда преступники и праведники выглядят одинаково, когда стреляют в спину, а все еще смотрят живые глаза.

Но наступает мгновение – и дуэт Яковлевой и Гафта вступает в свою кульминацию. Скинувши маскарадные одежды нынешнего быта, она – соблазнительный оранжево-лохматый парик, он – косынку то ли «афганца», то ли «боевика», присаживаются на продавленную кровать и рассказывают друг другу всю правду о своей жизни – тихо стонут, как бы «подытоживают»: «Ой, Люда, Люда, Люда…» – «Ой, Валя, Валя, Валя…». И все, а дальше – молчание. Молчание на сцене, и буря в зрительских сердцах, плакал весь столь разнородный «современниковский» зал. Быть может, именно в такие минуты новым смыслом вспыхивает название театра – «Современник». Ведь современна не только прекрасная современность, но и трудная. И все равно прекрасная».

«Гафт-актер и Гафт-человек – это две большие разницы. Наделенный огромным талантом, он мог сыграть гораздо больше, чем получилось. К сожалению, в его актерской копилке не так уж много великих ролей, тем не менее все они войдут в историю русского театра. Я был потрясен его мудрым Фирсом в «Вишневом саде», вызывающе острым и смешным Городничим в «Ревизоре», он прекрасно сыграл рефлексирующего самоеда и зануду в спектакле «Кто боится Вирджинии Вульф». А если взять фильмы Эльдара Рязанова «О бедном гусаре замолвите слово», «Старые клячи», то его герои существуют на пределе возможного. Рыцарство, благородство постоянно спорят с раздражительностью лишнего человека, давно понявшего, что «плетью обуха не перешибешь», и все-таки не сдающегося. Скорее всего, эти образы являются продолжением его характера, поскольку и в жизни Валентин Гафт разный. Он может быть теплым, нежным, трепетным, а