Пирр, царь Эпира - Саркис Суренович Казаров

очень-то верил в успех конной атаки. И хотя застать врасплох римлян не удалось — они уже успели переправиться и построиться, — царь, однако, с ходу атаковал двигавшуюся вперед римскую конницу. Сам Пирр в этом сражении проявлял чудеса личной храбрости, едва не лишившись жизни, когда он был атакован италийцем-френтаном по имени Оплак, и не подоспей вовремя македонянин Леоннат, поразивший врага копьем, не известно, удалось бы царю сохранить свою жизнь.

Не выдержав римского натиска, конница Пирра начала отступать. Комбинируя по ходу боя действия различных родов войск, Пирр на втором этапе ввел в сражение пехоту. По плану Пирра, именно удар гоплитов, которых повел в бой сам царь, должен был решить исход битвы.

Здесь хотелось бы обратить внимание на один вопрос. Исходя из указания Плутарха о том, что Пирр выстроил свои войска в фалангу (Plut. Pyrrh., 17: …

), некоторые историки (например, Г. Герцберг) сделали вывод о том, что битва при Гераклее была сражением между греческой фалангой и римскими манипулами, а в широком смысле — столкновением двух различных военных систем[305]. Так ли это? Как кажется, за основу рассуждений по данному вопросу можно положить то классическое описание тактики македонской фаланги, которое оставил Полибий в связи с рассказом о поражении македонян в битве при Киноскефалах (Polyb., XVIII, 24–26). Тут перед нами возникает образ тяжелой, громоздкой, двигающейся только вперед и только по ровной местности фаланги.

Наблюдаем ли мы подобное в битве при Гераклее? В данной связи приведем мнение, которое в свое время высказал Г. Мэлден. Отталкиваясь от указания Плутарха о том, что две армии отбрасывали друг друга поочередно семь раз, он сделал вполне обоснованный вывод: «То, что легионы могли отбросить целую фалангу, невероятно, то, что разбитая фаланга могла возвратиться, невозможно»[306]. Вполне приемлемым для нас является и дальнейший ход рассуждений Г. Мэлдена. Он считает, что причина военного превосходства армий Филиппа II и Александра Великого заключалась в комбинировании действий разных родов войск, особенно пельтастов, хорошо вооруженных и обученных сражаться вместе с фалангой. Армии диадохов и эпигонов сочетали все известные в то время рода войск — пехоту, кавалерию, метательные орудия, слонов и т. д.

Что же касается римского войска, то часть легионеров в нем была вооружена тяжелыми копьями по образцу греческих, хотя и не такими длинными, как сариссы македонян (Polyb., VI, 23). Боевые традиции римлян и их союзников-италийцев, основанные на сражении мечами, были хорошо известны грекам[307].

Кроме того, выскажем предположение, которое нам представляется очень важным. Плутарх, повествуя в упомянутом пассаже о построении греков в фалангу, скорее всего имел в виду боевой порядок пехоты, но никак не фалангу македонского типа. По мнению же ряда ученых, римская и греческая военные организации к рассматриваемому периоду вообще имели много общего: основу составляла тяжеловооруженная пехота, усиленная контингентами союзников[308]. Следовательно, представленные аргументы ни в коей мере не подтверждают соображений Г. Герцберга и следующих за ним авторов.

Теперь хотелось бы остановиться на одном событии, имевшем место на поле боя и вызвавшем неоднозначные суждения среди историков. Речь идет об известном эпизоде, когда Пирр, не желая привлекать к себе излишнего внимания врагов, поменялся одеждой и доспехами со своим другом и соратником Мегаклом, что в конечном итоге привело к тому, что на мнимого Пирра была устроена целая охота, завершившаяся гибелью Мегакла от руки некоего римлянина по имени Дексий (Plut. Pyrrh., 17).

Уже в ХVΙ в. французский философ М. Монтень порицал Пирра за этот поступок, во-первых, потому, что он, спасая свою жизнь, обрек на гибель своего друга, а во-вторых, потому, что известие о мнимой гибели Пирра привело его войско к упадку боевого духа, тогда как солдаты в бою должны обязательно видеть своего полководца[309].

По мнению Р. Шуберта, в основе эпизода с переодеванием лежит рассказ историка Дурида[310]. Главным аргументом в пользу этого суждения является то, что из 83 сохранившихся фрагментов сочинения Дурида 10 посвящены переодеванию какой-то личности. Следует, впрочем, отметить, что это не более чем предположение. Следов труда Дурида в сохранившихся сочинениях по истории Пирра мы не находим. Согласно О. Гамбургеру, в основе истории с Мегаклом лежит римский источник, подтверждением чему служит сохранившееся имя его убийцы — некий Дексий[311].

Как кажется, Пирр, обмениваясь одеждой и доспехами с Мегаклом (если этот эпизод вообще не выдумка анналистов), не думал о спасении своей жизни. Его личная храбрость в бою не подлежит никакому сомнению. Просто гораздо легче было руководить ходом боя, не привлекая к себе излишнего внимания со стороны противника.

Сражение пехоты так и не смогло решить исход битвы при Гераклее, и Пирр принял решение ввести в дело свое «секретное оружие» — невиданных доселе на италийской земле слонов.

Г. Дельбрюк подверг критике описанную в источниках тактику Пирра в битве при Гераклее, указав в данном случае на два момента: во-первых, никаких причин для того, чтобы Пирр стал обрекать свою пехоту на тяжелые потери, введя в бой слонов только на последней фазе боя, не видится; во-вторых, «совершенно невозможно, чтобы слоны были двинуты лишь после пехоты, развертывание которой в боевой порядок всегда требует гораздо больше времени»[312]. Так что, полагает Г. Дельбрюк, битва должна была проходить в традиционном стиле, с кавалерией и слонами на флангах.

Впрочем, сомнения, которые высказал Г. Дельбрюк, не кажутся нам убедительными. Во-первых, у Пирра в наличии было не 450, как однажды у Селевка, не 100 и даже не 50, а всего 20 слонов, а потому понятно его стремление использовать их как можно эффективнее[313]. Во-вторых, каким бы опытным и талантливым полководцем ни был Пирр, нужно обязательно учитывать, что слонов он использовал в битве в первый раз. Одно дело наблюдать за их использованием, как это было в битве при Ипсе, когда эпирот был еще юношей, и другое дело самому использовать их в качестве полководца. И, наконец, на наш взгляд, самое важное: Зонара сообщает о том, что слоны были брошены Пирром против конницы, которую Левин спрятал в засаде, а затем ввел в бой (Ζon., VIII, 3). Таким образом, первоначально слоны были использованы против вражеской конницы, которая была обращена в бегство. Вводить же слонов в бой против пехоты было сложно и опасно. И причина этого не в том, что, по словам О. Гамбургера, «их использование против хорошо организованных боевых порядков было делом сомнительным»[314], а в том, что они могли случайно в смешавшихся рядах противников нанести урон и воинам