Великая катастрофа 1929 года - Джон Кеннет Гэлбрейт

Такова была судьба банкиров. В течение следующего десятилетия они были легкой добычей для комитетов Конгресса, судов, прессы и комиков. Великие претензии и великие провалы тех дней были причиной. Банкиру не обязательно быть популярным; более того, хороший банкир в здоровом капиталистическом обществе, вероятно, должен вызывать сильную неприязнь. Люди не хотят доверять свои деньги доброму и приветливому товарищу, а скорее мизантропу, который может сказать «нет». Однако банкир не должен казаться бесполезным, неэффективным или даже глупым. В отличие от суровой власти Моргана в 1907 году, именно такими казались, или должны были казаться, его преемники в 1929 году.

Крах банкиров не оставил сообщество полностью без конструктивного руководства. Мэром был Джеймс Дж. Уокер. Выступая перед представителями киноиндустрии во вторник, он призвал их «показать фильмы, которые вернут мужество и надежду в сердца людей».

В

На самой бирже царило стойкое ощущение, что бодрость и надежду можно вернуть, просто временно закрывшись. Это ощущение, по сути, крепло уже несколько дней. Теперь оно подкреплялось тем простым обстоятельством, что всем отчаянно не хватало сна. Сотрудники некоторых компаний, участвовавших в работе фондовой биржи, не появлялись дома уже несколько дней. Номера в отелях в центре Нью-Йорка были в цене, а рестораны в финансовом районе перешли на пятнадцати- и двадцатичасовой рабочий день. Нервы были на пределе, и ошибки становились всё более частыми. После закрытия торгов во вторник брокер обнаружил большую корзину неисполненных ордеров, которые он отложил для более раннего рассмотрения и совершенно забыл. 2 Один клиент, чей маржинальный счёт был убыточным, был дважды продан. Некоторым компаниям потребовалось время, чтобы убедиться в своей платежеспособности. Фактически, в эти дни не было зафиксировано ни одного серьёзного банкротства со стороны компаний фондовой биржи, хотя одна компания объявила себя банкротом из-за канцелярской ошибки сотрудника, находившегося в состоянии крайней усталости. 3

Тем не менее, закрытие биржи было серьёзным делом. Это могло каким-то образом означать, что акции полностью потеряли свою стоимость, с непредсказуемыми последствиями. В любом случае, ценные бумаги мгновенно превратились бы в замороженный актив. Это было бы тяжело для полностью платёжеспособных инвесторов, которым, возможно, пришлось бы их реализовать или использовать в качестве залога. И рано или поздно возник бы новый «рынок грязных бумаг», на котором частные лица неформально продавали бы акции всё более исключительным лицам, которые всё ещё хотели их купить.

В 1929 году Нью-Йоркская фондовая биржа, по сути, являлась суверенным владением своих членов. За исключением общих положений, регулирующих ведение бизнеса и предотвращение мошенничества, она не подлежала никакому существенному государственному или федеральному регулированию. Это означало значительную самостоятельную деятельность. Законодательство, регулирующее ведение торгов, должно было постоянно пересматриваться и обеспечиваться. Акции должны были быть одобрены для листинга. Здание и другие объекты биржи должны были находиться под управлением. Как и в Конгрессе США, большая часть этой работы выполнялась в комитетах. (В них, в свою очередь, доминировала несколько меньшая группа членов, от которых ожидалось и которые привыкли управлять делами.) Решение о закрытии биржи должно было быть принято Управляющим комитетом, органом, состоящим примерно из сорока членов. Одно лишь знание о том, что этот орган собирается, почти наверняка оказало бы неблагоприятное воздействие на рынок.

Тем не менее, в полдень вторника, 29-го числа, заседание состоялось. Члены комитета по двое и по трое покинули зал и направились не в обычный зал заседаний, а в кабинет президента Фондовой клиринговой корпорации, расположенный прямо под торговым залом. Несколько месяцев спустя исполняющий обязанности президента Уитни с большим художественным талантом описал это заседание: «Офис, в котором они собирались, никогда не был предназначен для больших встреч такого рода, в результате чего большинству управляющих приходилось стоять или сидеть на столах. По мере того, как продолжалось заседание, в зале царила паника. Каждые несколько минут объявлялись последние цены, и котировки стремительно и неудержимо падали. Настроения присутствующих выдавала их привычка постоянно закуривать сигареты, затягиваться раз-другой, тушить и зажигать новые – отчего узкая комната вскоре наполнилась дымом и стала невероятно душной».

Результатом этих нервных обсуждений стало решение встретиться снова вечером. К вечеру поздний подъём закончился, и было решено не закрывать биржу ещё на один день. На следующий день была найдена новая формула. Биржа останется открытой. Но с некоторыми особыми праздниками и переходом на сокращённый рабочий день, и об этом будет объявлено сразу же, как только рынок, по всей видимости, достаточно окрепнет.

Многие всё ещё хотели закрыться. Позже Уитни, хотя, несомненно, и с некоторым преувеличением, сказал, что в последующие дни «руководство биржи вело жизнь, словно затравленное существо, пока [в конце концов] всем не стала очевидна целесообразность сохранения рынка открытым».

VI

На следующий день вступили в действие те силы, которые порой приносят спасение именно тогда, когда спасение кажется невозможным. Акции чудесным образом выросли, хотя и на огромных объёмах. Промышленные акции, по данным Times, выросли на 31 пункт за день, отыграв значительную часть ужасных потерь предыдущего дня. Почему произошло это восстановление, никто никогда не узнает. Организованная поддержка не заслуживает доверия. Организованное успокоение заслуживает несколько большего внимания. Вечером 29-го числа доктор Джулиус Кляйн, помощник министра торговли, друг президента Гувера и главный сторонник официальной экономической точки зрения, выступил по радио, чтобы напомнить стране о заявлении президента Гувера о том, что «основные дела страны» находятся в хорошем состоянии. Он твёрдо добавил: «Главное, что я хочу подчеркнуть, — это фундаментальная устойчивость основной массы экономической деятельности». В среду Уоддилл Кэтчингс из Goldman Sachs, вернувшись из поездки по Западу, заявил, что общие условия ведения бизнеса «несомненно, в фундаментальном отношении благоприятны». (То же самое к тому времени уже нельзя было сказать обо всех Goldman, Sachs.) Артур Брисбен сказал читателям Hearst: «Чтобы утешить себя, если вы проиграете, подумайте о людях, живущих недалеко от горы Пеле, которым было приказано покинуть свои дома».

Возможно, самое важное, что прозвучало из Покантико-Хиллз – первое публичное заявление Джона Д. Рокфеллера за несколько десятилетий. Насколько можно судить по имеющимся данным, оно было спонтанным. Однако кто-то на Уолл-стрит – возможно, тот, кто понимал, что очередное обращение к президенту Гуверу с просьбой сказать что-то конкретно обнадеживающее об акциях будет бесполезным – возможно, понял, что заявление Рокфеллера было бы, пожалуй, лучше. В заявлении говорилось: «Полагая, что фундаментальные условия страны стабильны… мы с сыном уже несколько дней покупаем стабильные обыкновенные акции». Заявление вызвало бурные аплодисменты, хотя Эдди Кантор, назвавший себя Комиком, Автором,