Голоса из окон: Петербург. Истории о выдающихся людях и домах, в которых они жили - Екатерина Вячеславовна Кубрякова

Гумилев оборачивается ко мне:

– Вам, конечно, хочется бежать? Ну и бегите. Все равно мне не найти проклятого черновика. Верно, я его сжег. И ведь никто здесь не поселится. Ключ от квартиры останется у меня.

Я смогу приходить сюда, когда хочу, – уже улыбаясь, он оглядывается на дверь, – смогу назначать здесь любовные свидания. <…>

Он начинает ставить книги обратно, а я торопливо надеваю свою широкополую шляпу и прячу под нее бант.

– До свидания, Николай Степанович.

– Не говорите никому о черновике, – доносится до меня его голос, и я, кивнув наскоро Ане, готовящей что-то в кухне на примусе, выбегаю на лестницу»[122].

В этом доме на улице Преображенской, 5 (сейчас это улица Радищева), недолгое время, всего год, в квартире № 2 жил Николай Гумилев. Сюда и приходили к нему молодая поэтесса Ирина Одоевцева и другие друзья помогать разбирать вещи перед переездом в новое жилье. Злополучный черновик ни поэту, ни его помощникам найти не удалось, зато удалось другим, более опытным в этом деле людям. В 1921 году, спустя всего несколько месяцев после переезда Гумилева из этого дома, чекисты провели здесь обыск и все-таки нашли потерянный документ, ставший одной из улик в деле о расстреле поэта за участие в Таганцевском заговоре, направленном на свержение советской власти.

Прокламация, по свидетельству лично державшего ее в руках поэта Георгия Иванова, действительно существовала, была сочинена витиеватым, «доступным рабочим массам» языком и написана от руки самим Гумилевым. Призывала она к поддержке восставших против советской власти матросов. Была ли она роковой уликой и существовал ли весь Таганцевский заговор вообще, по крайней мере в том виде, в котором его преподносили (первая жена поэта Анна Ахматова считала имена известных людей, в том числе Гумилева, вписанными матросами в список участников для отвода глаз от них самих) – до сих пор предмет споров.

Тем не менее явно нелюбимого новой властью 35-летнего поэта, открыто называвшего себя монархистом, разглагольствовавшего о своих контрреволюционных взглядах перед любым, кто готов был слушать (а среди них были и соглядатаи), но почему-то уверенного в своей неприкосновенности за честность и прямоту, мгновенно арестовали. Бесстрашный Гумилев, всю жизнь с усмешкой относившийся к опасностям и даже сознательно искавший их (поездка в Африку, запись на войну добровольцем, возвращение из сытой Европы в советский и теперь враждебный его мировоззрению Петербург), и от ареста, хоть и неожиданного для него, не пытался скрыться. Взял с собой Библию и «Одиссею» Гомера и до последнего оставался все так же спокоен.

Вместе с поэтом в том же году были расстреляны еще 60 участников заговора, а в 1992 году все они были реабилитированы, а дело признано сфабрикованным ВЧК.

Нет, ничего не изменилось

В природе бедной и простой,

Все только дивно озарилось

Невыразимой красотой.

Такой и явится наверно

Людская немощная плоть,

Когда ее из тьмы безмерной

В час судный воззовет Господь[123].

<…>

Список источников

1. Архитекторы-строители Санкт-Петербурга середины XIX – начала XX века. Под общ. ред. Б. М. Кирикова. – СПб. Пилигрим, 1996.

2. Ахматова А. Мой муж Гумилев, отец Гумилева // АСТ, 2014.

3. Гумилев Н. Стихотворения: Посмертный сборник. – Пг.: Мысль, 1922.

4. Иванов Г. Мемуары и рассказы / сост. В. Крейд. – Москва: Прогресс-Литера, 1992.

5. Одоевцева И. На берегах Невы // Художественная литература, 1988.

6. Оцуп Н. А. Николай Гумилев. Жизнь и творчество // Издательство «Logos», 1995.

7. Шауб И. По линии наибольшего сопротивления // Посев. – Frankfurt am Main. – 2002. – № 1 (1492). – С. 40–42.

8. Шошков Е. «Дело Таганцева»: полный развал! // Смена. 1992. 7 октября.

Доходный дом Цеховой (1903, Цейдлер)

Каменноостровский пр., 8

Кошмар войны.

О воле сны,

И недород.

Голодный год.

Народа стон.

Аванс. Мильон!

Голодный тиф.

Роскошный лиф

Эстер. Корсет.

Лидваль. Клозет.

Поставка – миф.

Мильон – за лиф,

Народу – кнут,

Мильон – капут![124]

Сатирический злободневный стих Аркадия Аверченко вкратце описывает один из главных коррупционных скандалов 1906 года – в пострадавшие от недорода регионы не доставили обещанное зерно («Мильон – капут») – и главных его действующих лиц: Эрик Лидваль – владелец казино и поставщик бесшумных унитазов («Лидваль. Клозет») и модистка Александра Цеховая, также известная как мадам Эстер, державшая в своем ателье на Караванной публичный дом («Эстер. Корсет»).

Каменноостровский проспект, 8

На этот собственный доходный дом на Каменноостровском предприимчивая дама заработала еще несколько лет назад, но переезжать с насиженного места на оторванную от эпицентра интриг Петроградскую сторону не торопилась. Пока этот эпицентр не переместился прямо сюда.

Началось все со случайного знакомства в вагоне поезда, где уже немолодая, но очаровательная авантюристка Эстер-Цеховая оказалась соседкой по купе видного государственного деятеля Владимира Гурко. Как сыну фельдмаршала и ультрамонархисту, ему еще с юности симпатизировал император, и к 44 годам талантливый политик дослужился до поста товарища (заместителя) министра внутренних дел Столыпина. Мадам Эстер, знавшая по роду деятельности почти всех влиятельных мужчин в Петербурге, не упустила возможности раздвинуть перегородку купе и продолжить знакомство.

Новый доходный дом Эстер упирался стеной в знаменитый театр и кафе-шантан «Аквариум», даже из окна легко было наблюдать за входящей публикой (сейчас на месте театра – «Ленфильм»). Здесь в обществе хористок и танцовщиц богатые наследники кутили после ресторанов, а политики отдыхали после заседаний и иногда делились с дамами рабочими проблемами. Сама Эстер хорошо знала своих «коллег» из «Аквариума» – местная мадам, заведовавшая хористками, Екатерина Сытова, сняла квартиру у Эстер в этом самом доме (в адресной книге она записана как купчиха). Новый знакомый Цеховой Гурко, уже побывавший в ее «ателье» на Караванной, теперь зачастил и сюда, и, почувствовав возможность наживы, Эстер наконец-то переехала в этот дом – поближе к Сытовой, Гурко и решавшимся в «Аквариуме» государственным делам.

Параллельно с веселыми буднями авантюристок и аристократов 1906 год в России ознаменовался неурожаем и страшным голодом: «От просящих хлеба нет прохода. Картина душераздирающая. На почве голода тиф и цинга»[125]. Умирающим целыми деревнями крестьянам государь положил купить и раздать 10 млн пудов зерна, и Гурко было поручено провести тендер и найти лучшего поставщика.

Эстер тут же вспомнила про своего 38-летнего знакомого Эрика Лидваля, легкомысленного и азартного предпринимателя, владельца игорных