Я была в твоей шкуре. Долгая дорога в сторону жизни - Татьяна Маркова

А ещё через день нас выписали. «У Вашего мальчика очень нежная кожа, – объяснил врач. – Лучше вам выписаться пораньше и ухаживать за ним дома, мы не справимся».

Кино

В американском триллере по книге Стивена Кинга «Побег из Шоушенка» есть эпизод, когда преступник после многих лет, проведённых в тюрьме, выходит на свободу и не может справиться с обычной жизнью. Он совершает какое-то мелкое правонарушение, чтобы опять оказаться в привычной, хотя и жуткой, по обывательским меркам, обстановке.

В тот год сразу после вызвавшей недоумение врачей выписки из реанимации Филатовской больницы муж прибёг к услугам доморощенного экстрасенса. Немного чудаковатый, сильно близорукий, он был хорошим человеком. Работал вместе с мужем на кафедре, а в свободное время бесплатно подрабатывал детским целителем. У него неплохо получалось махать над Андрюшей руками и даже снимать боль. Но диагноза он поставить не мог.

А опухоль, о наличии которой никто не подозревал, тем временем росла. Сыну становилось хуже и хуже, несмотря на все усилия экстрасенса. Андрюша постоянно плакал от боли, затихая только у меня на руках. Приходилось каждую ночь «спать», сидя на полу, прислонившись к стене и держа его на коленях. А потом весь день тоже носить на руках. Мои робкие попытки уговорить мужа обратиться к врачам тут же пресекались.

Однажды свекровь решила отпустить нас в кино – передохнуть. Мы вышли на улицу, в субботний мартовский вечер. Люди гуляли, неторопливо переговариваясь друг с другом, обнимались, сидя на лавочках парка Дружбы, через который мы спешили к метро. Бегали дети…

После фильма, который даже не запомнила, я шла и тихонько плакала. «Больше не пойду в кино, не хочу», – сказала мужу. Он непонимающе пожал плечами.

Прошло полгода. Андрюша уже не мог ходить и почти ничего не видел. Я в отчаянии позвонила папе. Папа настоял на консультации в НИИ нейрохирургии, где у него с войны был знакомый хирург. Муж перечить папе не посмел.

– Нужна срочная операция, – сказал хирург после обследования.

– А он будет видеть? – спросила я.

– Даже за благоприятный исход операции я не поручусь – опухоль огромная. А вы про зрение.

Сначала муж ни в какую не соглашался на операцию и требовал гарантий. Но потом смирился: другого выхода не было. Оказалось, что не было и входа, так как полугодовая очередь на госпитализацию нас не устраивала. Пришлось снова подключить папу. После папиного обещания радиофицировать конференц-зал НИИ нейрохирургии Андрюшу не только согласились принять без очереди, но и заверили, что операцию проведёт лучший в мире детский нейрохирург Александр Коновалов, директор института.

Руки нэ помоешь – есть нэ буду!

Конференц-зал НИИ нейрохирургии им. Бурденко – это место, где посетители часами дожидаются врачей, чтобы получить хоть какие-то сведения о состоянии близких.

Я хожу туда ежедневно как на работу. Муж, правда, приказал дежурить в конференц-зале круглосуточно, но из-за явной бессмысленности этого приказа я выполняю его лишь наполовину. Тайком, чтобы не скандалить и сберечь силы, хожу ночевать к подруге Свете. Она живёт в Трубниковском переулке, что у площади Восстания. От Маяковки можно даже пешком дойти. Светлана молча кормит меня ужином, кладёт на стол очередной детектив с захватывающим сюжетом и уходит в свою комнату. Я пью чай и читаю, чтобы не думать. Сколько могу. Потом засыпаю. Утром – кофе и очередное изнурительное дежурство у дверей реанимации, где лежит после операции мой двухлетний Андрюша.

– Состояние тяжёлое, анализ ещё не готов.

И так день за днём. На пятый день подходит статная красавица-блондинка – старшая медсестра реанимационного отделения – и приглашает пройти за ней. Так я попадаю в святая святых – реанимацию. Она, оказывается, общая и для детей, и для взрослых.

– Ребёнок постоянно плачет и всем мешает, – объясняет старшая медсестра причину своего неожиданного приглашения. – Ничего не трогать, ни о чём медперсонал не спрашивать, выходя из отделения, ни с кем не разговаривать.

Самое трудное – молчать, проходя мимо стоящих под дверью реанимации родителей, зная, что их ребёнок уже лежит в коридоре, накрытый простынёй.

Осваиваюсь быстро. Главное – расположить к себе медперсонал. Это удаётся благодаря молчаливому спокойствию и добровольному выполнению услуг санитарки, к чему я уже приучена. Медсёстры рады получить волонтёра, особенно в ночные часы. Так я зарабатываю эксклюзивное право ночевать в реанимации. На каталке. А это уже повышенный комфорт по сравнению с жёсткими креслами конференц-зала.

В реанимационной палате двое: Андрюша и какой-то не подающий признаков жизни старик с длинной бородой и забинтованной головой. Приближается время обеда, входит медсестра с чем-то жидким в чашках. Старик открывает глаза и с сильным восточным акцентом раздражённо произносит неожиданно громким голосом: «сЭстра, помой мне руки! Руки нЭ помоешь – есть нЭ буду!» И снова закрывает глаза. Выясняется, что это не старик, а вполне молодой мужчина, которого привезли с опухолью мозга из горного села дальние родственники. В детстве он упал с дерева, ударился головой, и вот теперь – проявилось. Я кормлю их обоих с ложечки, мою им руки, слежу за капельницами, меняю утки и пелёнки, покупаю «дедушке» курагу с черносливом на Центральном рынке.

Жду результатов анализа: доброкачественная или злокачественная. От этого зависит Андрюшина жизнь. Медицинская карта лежит на посту. Улучаю момент, беру со стола историю болезни, засовываю её под халат и крадусь в туалет. Судорожно листаю. Узнаю, что во время операции был момент клинической смерти, перелито почти восемьдесят процентов донорской крови. Результаты гистологии: канцеробластома. Всё-таки злая…

Думать о будущем в реанимации бессмысленно. Здесь спасают жизнь, а долго ли она продлится, это дело другого ведомства. Андрюша жив, но затихает только в моём присутствии. Значит, я нужна.

Грузин вскоре выписывается. Через год он снова приезжает в Москву на плановое обследование и появляется у меня дома с множеством разнообразной грузинской снеди – свататься. Я тактично отказываю.

Открытое шоссе

Из реанимации нас переводят не в общую палату НИИ нейрохирургии, а стараниями папы в детское отделение Кремлёвской больницы на Открытом шоссе. Отдельный бокс, ежедневная красная икра и пелёнки без ограничений скрашивают быт, но послеоперационная температура не снижается несмотря на антибиотики, в то время как гемоглобин – падает. Анкетные врачи Кремлёвки, которым приходится в основном лечить насморк детям высокопоставленных лиц, разводят руками и предлагают переливание крови. Я возражаю: во время операции почти всю кровь уже заменили. Делаю всё,