Я была в твоей шкуре. Долгая дорога в сторону жизни - Татьяна Маркова

игрушками – разноцветное малолетнее счастье. Чисто, просто, стерильно. Так, наверное, и должно выглядеть вынужденное прибежище для родителей и детей со всего света, связанных общей болью.

Лена уже начала привыкать. В темноте на ватных ногах она спустилась из комнаты в столовую. Свет шёл из дальнего угла кухни. В рафинированном брюссельском воздухе плавал плотный сладковатый запах специй, карри и отварного риса, характерный для азиатской кухни. За плитой кашеварила полноватая молодая женщина в бежевых шароварах с принтами из розовых фламинго, беспорядочно разбросанными по плотно сбитым ногам. Непалка.

Лена рассеянно оглядела кухню.

– Где здесь можно найти ножницы? – спросила пустым голосом.

Непалка кивнула, вытащила из деревянной подставки с ножами огромные несуразные кусачки с двумя чёрными ручками. Одна из них была овальная и предназначалась для вдевания сразу всех четырёх пальцев руки. На другой стороне лезвия ручка была более миниатюрной и круглой – для большого пальца.

– Это же ножницы для разделывания курицы, – Лена попятилась назад.

– Других нет, – ответила непалка.

Лена назвала дочку Тамарой, когда та ещё сидела маленькой гусеничкой у неё в животе. Почему-то знала заранее, что у неё обязательно будет дочка. И не ошиблась. Ошиблась в другом. Всю беременность представляла себе чернобровую брюнетку с длинными каштановыми волосами и с лёгкой грузинской дымкой в облике, чем-то похожей на её бабушку. Поэтому-то имя выбрала такое. Редкое в наше время.

Тамара уже к первому году жизни дала понять миру, что будет русоволосой красавицей. От Лены взяла лишь глаза – карие с зеленцой, как вересковый мёд. Во всём остальном зеркально отражала отца.

Тамару любили все. От неё исходило что-то такое, что притягивало людей. И она отвечала так же горячо и радостно на любое внимание. К трём годам её головка была щедро усыпана кудряшками. На улице их останавливали незнакомые люди и восхищались причудливыми локонами. Парикмахеры обычно спрашивали, не завивает ли мамочка на ночь деточке бигуди, чтобы утром всех сразить кукольной причёской. Лена смеялась. И вместе с ней хохотала Тамара, а её волшебные пружинки подпрыгивали на плечах.

Как-то раз пятилетняя Тамара проснулась в слезах.

– Я плохо спала ночью, – с грустью сказала она, – думала про больную Валину сестру.

– У Вали есть сестра? – заправляя кровать, рассеянно спросила Лена про Тамарину няню.

– Да, Валя вчера сказала, что её сестра болеет тяжело. Плохо ей. Как ей помочь, мамочка?

Лена тогда была поражена, что Тамара, никогда не видев эту женщину, так сокрушается и переживает.

Подобные ситуации стали повторяться. Как-то в кругу подруг, среди которых оказался детский психолог, она рассказала об этой особой чувствительности ребёнка. Психолог заинтересовалась, задавала вопросы. Вынесла вердикт, что случай и впрямь редкий.

Уже к десяти годам Тамара сопереживала всему миру. Она писала абстрактные картины и устраивала аукционы среди родни. Собранные деньги просила переводить в фонды помощи детям-сиротам или животным. Её длинные косы под тяжестью собственного веса перестали кудрявиться, закручиваясь в замысловатые локоны. Их «дергали» в школе учителя и директриса, строго спрашивая, не делает ли мать в столь юном возрасте девочке мелирование. Больно уж волосы бликуют на свету и мешают другим ученицам сосредоточиться. Приходилось глупо оправдываться.

Вступив в возраст Джульетты, Тамара заявила, что хочет посвятить жизнь работе в благотворительных организациях, таких как Красный Крест или UNICEF. Сказала как отрезала. Отец аккуратно спросил:

– А что ты там будешь делать? Какая у тебя будет специальность, чтобы помогать несчастным людям? Ты будешь врачом, юристом, экономистом? Там нужны профессионалы.

Тамара задумалась:

– Я обязательно кем-нибудь буду, но главное, я буду помогать тем, кому хуже, – упрямо заявила она, и папа отступил.

А спустя год отец уехал от них. Теперь у него была другая жена и семья. Но Тамара и здесь оказалась лояльной. «И такое тоже бывает», – мягко успокаивала она страдающую Лену.

Свои sweet sixteen Тамара встретила на больничной койке с температурой тридцать девять. Впрочем, это её в последнее время не удивляло и, самое главное, даже не пугало. Она вяло отшучивалась, лёжа под капельницей с антибиотиками и глюкозой:

– Как вам сладкая вечеринка?

Волосы стали выпадать как раз ко дню рождения. Лена с истеричным рвением боролась за них, словно это были не волосы, а умирающие от жажды африканские дети. Парикмахер пришёл прямо в палату, заплёл косу, затем быстрым движением её отрезал и сотворил милое банальное каре. Косу вручил со словами «на память» и, пожелав выздоровления и мужества, растворился в больничных коридорах. Понимая, что сохранять длинные волосы будет намного сложнее, Лена отнеслась к этому философски. Теперь у неё был план, и вместе с ним появилось много ежедневной работы, отвлекающей от раздирающих мозг мыслей. Она втирала в Тамарину голову бальзамы, кремы, травяные отвары, предотвращающие облысение. В своей упрямой борьбе она не учла, что химиотерапия губительно воздействует не только на раковые клетки, но и на все быстро делящиеся, в том числе клетки волосяных фолликул. Врач, печально глядя на Ленино усердие, как-то сказала, что если той удастся сохранить дочери волосы, то она напишет о ней книжку.

– Чудес не бывает. За двадцать лет практики не было ни одного случая.

Но Лена после этих слов только с новым упорством продолжила борьбу.

– Давай оставим эту затею, – Тамара умоляюще смотрела на мать, приехавшую в больницу с новым отваром. – Я устала, мамочка. Волосы новые отрастут. Будут ещё лучше, все врачи говорят.

– Конечно, вырастут лучше, хотя куда уж лучше? Силища какая! – твердила она словно мантру, втирая очередную кашицу из трав.

Тамарины волосы умирали от химии и падали длинными прядями на кровать, наволочку, пижаму. Лена купила ей шапочку. В ней Тамара выглядела совсем ребёнком, гномиком с уставшими глазами. Опять поднялась температура. Тамара почти не вставала. Цеплялась за штатив с капельницей и с грохотом затаскивала его за собой в уборную. Было не до борьбы за волосы. Наконец, температура спала, и их ненадолго выписали. Они впервые за месяц поехали в апартаменты, где Лена жила всё это время.

Прежде всего хотелось принять душ, смыть больничный налёт тоски. Лена сняла с Тамары шапочку. На голове был нелепый колтун из остатков спутанных волос, похожий на большое воронье гнездо. Под ним просвечивала нежная розоватая кожа.

– Мы не сможем это расчесать. Давай всё срежем и побреем? – признала она своё поражение.

– Отрезай, – отчеканила Тамара.

И Лена пошла вниз за ножницами.

Под ребристыми лезвиями кусачек для разделывания курицы волосы странно скрипели, словно старая ржавая калитка. С первого раза ей удалось двумя перпендикулярными движениями срезать только часть колтуна. «Получается, как крест», – с досадой усмехнулась