Я была в твоей шкуре. Долгая дорога в сторону жизни - Татьяна Маркова

Вспоминаю, что старшему сыну скоро исполняется шестнадцать. Полагается ресторан и вечернее платье. Прошу привезти мне из дома швейную машинку, а в голове только одна мысль – как снизить температуру и поднять гемоглобин. Всплывает давно услышанный йоговский рецепт. Хватаюсь за соломинку. Рецепт для взрослых, делаю поправку на вес. Нужна петрушка, гранат, лимон, свёкла. В марте это можно купить только на Центральном рынке и задорого. Выжимаю соки и пою ими Андрюшу. Сок петрушки, который я добываю с большим трудом, он всё время пытается выплюнуть. Медперсонал потрясён моим самообладанием, а я придумываю фасон и прямо на полу крою будущее парадное одеяние.

Через семь дней температура и гемоглобин в норме, а платье готово.

Когда умолкнут все песни

Между первой и второй операциями надо было Андрюшу чем-то занимать. Он не мог ходить или играть в игрушки – только лежать. И мы придумали заводить ему пластинки. В основном это была музыка. В то время все увлекались группами «Наутилус Помпилиус» и «Чёрный кофе». Спрашиваю: «Андрюшенька, что тебе поставить?» А он отвечает: «Наутилус». И по нескольку раз в день звучало: «Гуд-бай, Америка, о, где я не был никогда…»

Кто мог тогда подумать об Америке всерьёз?

Видно, мне уж не бывать…

Прошло полтора года со времени первой операции. Что смогли, удалили, но злая опухоль снова росла. Весь спектр от надежды до отчаяния уже был пройден, осталось только чувство ответственности. Родила – терпи…

Мы снова оказались в НИИ нейрохирургии – проходить сеансы облучения. Прогнозов не было. Впрочем, как и у большинства детей в этом медицинском центре.

В палате для тяжелобольных, куда поместили трёхлетнего Андрюшу, было четыре койки. В обычных палатах – по восемь – десять детей. Мамам разрешали находиться в отделении, только если они выполняли обязанности санитарок: убирали за детьми понос и рвоту, меняли постели, приносили и уносили больничную еду – дети её практически не ели. Что касается постельного белья, то я потом никогда не отдавала своё в стирку. Вот бы не подумала, что больничное бельё сдают в обычные прачечные. Дежурили мамы в палатах по очереди. Были и такие, которые не дежурили. По разным причинам. А те, кому некуда было деться, ночевали прямо в палатах – на стульях.

Однажды открылась дверь и на пороге палаты появилась прогулочная коляска. В ней сидел мальчик с трубкой в горле. Вслед за коляской вошла дородная краснощёкая медсестра в белоснежном накрахмаленном халате и шапочке. Мальчику было шесть лет, звали его Рома. Медсестра оказалась Роминой мамой, Светланой Барц из Новосибирска. Познакомились. Рома болеет довольно давно, инвалид детства, получает пенсию. Света тоже инвалид по красной волчанке, поэтому такие красные щёки. И тоже получает пенсию. На две пенсии они и живут. А папа их бросил, как только узнал о болезни сына. И квартиру забрал.

В Москве Свете негде было остановиться – она ночевала в отделении. Каждую ночь стирала, крахмалила и гладила свой халат и шапочку, пекла на всё отделение блины и ухаживала за теми детьми, к которым никто из родителей не приходил. Приглядывала она по ночам и за моим сыном. Кстати, об оплате этого тяжелейшего во всех отношениях труда в те годы речи никогда не заходило. Все были волонтёрами, от медперсонала до мамочек.

Рома был жизнерадостным и неприхотливым. Никогда не плакал, стойко переносил все процедуры, умел шутить, поскрипывая сквозь свою трубочку. У него было целых две опухоли, одна их которых – в горле. И трубка там – пожизненно. А жизни той оставалось не так уж и много.

Пройдя очередной курс лечения, Рома с мамой стали готовиться к выписке. Света поехала за билетами и вернулась в слезах. Впервые я видела её плачущей. Весь ужас больницы она переносила стойко, а тут сломалась. Рассказала, что в кассах была длинная очередь, она попросила пропустить, дескать, в больнице лежит тяжело больной ребёнок. Но наша добрая московская очередь вынесла вердикт: «У всех тяжело больные дети».

В то утро Света и Рома покидали больницу. Со всеми обнялись, а Рома, похрипывая по-стариковски, сказал: «Видно, мне уж не бывать…».

И улыбнулся.

Выпить хочешь?

В последние полгода ко мне практически никто не приходил. Как сказала потом одна из моих подруг: «Не хотели трогать твоё горе». Да я никого и не приглашала – зрелище было не для слабонервных. Справлялась сама. Пока могла. Но наступил день, когда Андрюша перестал есть, пить и писать. Позвонила знакомой медсестре из Кремлёвки. Та приехала, взглянула на сына и вызвала скорую помощь. За небольшую мзду скорая привезла нас в обычную детскую больницу № 9 в Шмитовском проезде. Якобы с «острым животом». В приёмном покое быстро разобрались в истинной причине, оказали первую помощь и направили в отделение неврологии.

Это было воскресенье – везёт мне на выходные. Поднялись на второй этаж и позвонили в дверь отделения. Вышел дежурный врач, молодая симпатичная женщина. Бегло просмотрела карту и раздражённо произнесла: «Вы зачем сюда опухолевого привезли? Вы что, не знаете, что мы опухолевых не берём?» Медсестра промолчала, а я ровным голосом ответила: «Мне что, в мусорку его выкинуть?» Врач тут же смягчилась: «Извините, это не вам», – и пропустила нас в последнюю, как я сразу поняла, обитель.

Остаться на ночь не разрешили. Вышла из отделения, прошла по больничному скверу к остановке и стала ждать трамвая. Идти было некуда и незачем. В голове не шевелилось ни одной мысли, в теле ни одного желания. Было уже довольно темно. Что-то звякнуло, и я заметила мужскую фигуру. Сообразила: так звякают бутылки.

И вдруг возникло жгучее желание: на-пить-ся!

Мужчина был невысокого роста, худощавый, не выглядел агрессивным. Тоже вышел из больничных ворот. Представился: «Анатолий, невропатолог». Значит, первой заговорила я. Потом помню себя в трамвае, рядом со мной Толик, а в руках у него сумка с бутылками. Он вёз меня к себе домой, «сообразить на двоих». Позже он рассказал, что в какой-то момент подумал: а не напрасно ли пригласил эту странную женщину? Вошли в довольно приличную квартиру. Оказалось, что у Толика есть жена, сейчас на даче. В чужой квартире с совершенно незнакомым мужчиной я не испытывала страха. Не было вообще никаких чувств.

Мы выпили всё, что Толик принёс. О чём-то разговаривали. Потом я отключилась. Проснулась утром, на чужой кровати, в одиночестве. Добралась до больницы и сразу забыла