Клич перелетных гусей. Японская классическая поэзия XVII – начала XIX века - Мацуо Басё

class="v">          я пересадил подальше,

Но лозы ползли упрямо

          опять на старое место.

И вот гляжу – захлестнули

          колодезную веревку.

Что делать! Теперь к соседям

          хожу с утра за водою[80].

Кан Садзан

* * *

Вот уже двадцать с лишним дней

          наше селенье обходит дождь.

На перекатах начала

          пересыхать и мелеть река.

В полдень стрекочет что есть сил

          в храмовой роще рой цикад.

Форель в тени домов продает

          мальчик, пришедший с окрестных гор.

* * *

Над домом моим в селенье лесном

          из звезд холодных блестящий нимб.

Случайное облачко зацепив,

          к нему вершиной примерз кипарис.

В соседнем дворе суета и шум,

          да вот непонятно – из-за чего?

Ах, это охотники принесли

          оленя, подстреленного в горах!

* * *

В южном зале светильник

           нарочно не зажигаю.

Льется в сумраке ночи

           цикад безумолчный стрекот.

Вместе с гостем любуюсь:

           вдали над горной грядою,

Кроны сосен объемля,

           луна огромная всходит…

* * *

Ленивый мальчик-слуга

           еще не подмел у ворот.

Снег грушевых лепестков

           вечерним ветром согрет.

Две бабочки взапуски

           кружатся в танце хмельном.

То в южном зале они,

           то в северный полетят…

* * *

Ветер яростный тронул

           ветви цветущей сливы —

Лепестки опадают

           прямо в кресло поэта.

Глядь – цветок возвратился

           и уселся на ветку.

Присмотрелся получше —

           да ведь бабочка это!

ИСТОРИЯ, УСЛЫШАННАЯ НА ДОРОГЕ БИТТЮ

Люди в деревне словно с ума посходили.

Только и слышно: «Чиновник с ревизией прибыл!»

Дня не проходит, как снова у старосты в доме

Ломится кухня от самой изысканной снеди.

ЧИТАЮ ЗИМНЕЙ НОЧЬЮ

Снег на горную хижину лег.

           Сгустились тени дерев.

Смолкли дальние колокола.

           Ночь безмятежно тиха.

Книги неторопливо собрав,

           в раздумье долго сижу.

В лампе синяя нить фитиля —

           дум на тысячи лет.

Рай Санъё

* * *

Встретил в пути корейцев,

          потомков пленников давних,

Что ремеслом гончарным

          кормят свою деревню.

Радостно, право, думать,

          что из японской глины

Лепят они поныне

          в форме корейской сосуды[81].

* * *

На ярмарке повстречал я приезжих торговцев с Юга.

Они пополам с китайским на варварском говорили,

Но знали отлично цены имперским кистям и туши,

Потому что бывали дважды в самом Пекине.

МОНГОЛЫ ИДУТ

Вихрь над морем Цукуси мраком окутал небо.

Что за орды сокрыли гладь морскую от взора?

Это идут монголы! С севера надвигаясь,

На восток и на запад, ненасытные, рвутся.

Запугали, злодеи, вдову из семейства Чжао[82],

А теперь, укрепившись, Стране Мужей угрожают.

Словно в котле вскипает ярость Таро Сагами[83].

Воины, стражи моря, в бой как один готовы.

Это идут монголы! Мы не ведаем страха!

Лишь с Востока приказов, что гор превыше,

страшимся.

Так вперед! Без пощады перережем проклятых,

Дружно мачты повалим, на корабли взобравшись,

В плен возьмем полководцев, грянем мы

клич победный.

Но горе нам! Вихрь с Востока относит в море

армаду —

Не даст он мечам японским омыться в крови

шакалов.

ПРОВОЖАЮ ДОМОЙ МАТУШКУ

Ветер с востока матушку встретил

          по прибытье в столицу.

Северный ветер ее провожает,

          будто бы прогоняет.

Всюду тогда от деревьев цветущих

          лилось благоуханье.

Нынче же всюду промозглый холод,

          снег лежит на дорогах.

Я с петухами встаю, обуваюсь,

          выхожу к паланкину.

Что-то неможется мне сегодня —

          держат нетвердо ноги.

Да не об этом мои заботы —

          с матушкой расстаемся!

Я наливаю матушке чарку,

          себе наливаю другую.

Двор постоялый зарей подсвечен,

          иней морозный тает.

Сыну сравнялось уже полвека,

          мать – на восьмом десятке.

Вот уж не часто на свете встретишь

          столь счастливую пару!

Сколько же путников поспешает

          с Севера в южные веси!

Да только едва ли меж них найдутся

          такие родные души.

Янагава Сэйган

* * *

За пределом столицы, как море, бушует весна…

Певчих птиц ты любил да цветы, а чинов не желал.

Но напрасно гордится возвышенным сердцем поэт —

В ветхом рубище, нищим, кто в силах по свету бродить?

Травы блекнут. В тумане твой дух к небесам воспарил.

Дождь над горною кручей. Как зябко в могиле костям!

Помню, скоро увяла под ветром глицинии ветвь,

Оплетавшая гроб, что был тоньше древесной коры.

НАГАСАКИ

Горные пики полукольцом

          пронзают простор небес.

Тучи над морем, деревья меж скал

          в мареве голубом.

Сгрудились тесно, один к одному,

          в жилых кварталах дома.

Храмы по склонам окрестных гор

          выстроились чредой.

Вот на закате прогудел

          в голландской фактории гонг.

Вьются под ветром вечерним флажки

          на китайских судах.

Уж двести лет благоденствуем мы,

          нашествий не страшась.

Варвары только заходят в порт,

          чтобы уйти назад.

НА СМЕРТЬ ПОЭТА РАЙ САНЪЁ

В столице под вечер дождь моросил

          и ветер осенний был студен.

Я перед отъездом сложил строку,

          чтоб пару составить твоим стихам.

На желтых цветах от лампады блик —

          все, все унеслось, как вчерашний сон…

Уже на Востоке услышал я,

          что друга не стало, – и мир померк.

Премудрость истории никогда

          никто не постигнет так, как ты.

Твой стих обнажен до самой кости.