Российский колокол №3-4 2020 - Коллектив авторов

оджалеши, может, и получится что?» – предложил я. «Да не стоит он стольких трудов, сморчок этот.» – усмехнулся тесть. Но я настоял на своем, срезал черенки и повез не ведавшего химикатов туземца на поселение в Тбилиси.

Прижился он на славу! Раскинулся аллеей, расправил завитки. Подрезал его – не дал плода. Дал волю – покрылся гроздьями, но из мелких горошинок-бусинок. Я понял, что он чурается садовых ножниц и желает шириться аллеей. И вот когда его ветви поползли вверх по близлежащим деревьям, обильно заплодоносил добротными гроздьями. Прозванного оскоминой переселенца я точил с другими темными сортами винограда, но он тянул вкус вина на свой лад. Настоянный же отдельно удивил отменным букетом.

Я сообразил, что имею дело не с рядовым плебеем, а с представителем знатного рода. Взяв с собой гроздь винограда и отросток, я поспешил в Институт виноградарства в Вашлиджвари. Сидевший в кабинете пожилой человек поднял взгляд на меня, присмотрелся и поздоровался: «Приветствую гостя из Гурии!», а узнав, что я рачинец, к тому же «нахаловский», не мог скрыть удивления, что я принес ему чхавери.

Эх, как устроен этот бренный мир! Как бы я ни старался отогнать горестные переживания, могу ли забыть опечаленного друга? А о чем мне думается, будь оно неладно!.. Но так как, согласно обычаям, в марани сквернословить запрещено, прикусываю язык. Звоню Шалве, узнает меня сразу: «Это ты, дружище?» Отвечаю заготовленной фразой: «Где ты, здесь или в Хеви?» Оказалось, он здесь, в Тбилиси. Поэтому надо спешить к нему. Две бутылки чхавери беру с собой. Зачем? Там будет видно.

На Сабуртало, у скверика Букия, поднимаюсь из метро и встречаю приятеля – ученого академика. Мы обмениваемся приветствиями, справляемся о здоровье. Одну двухлитровую дарю ему, поздравляя с Новым годом, Рождеством, Крещением, прощаюсь и начинаю размышлять вокруг его имени. Услышав имя Паата, невозможно не вспомнить о сыне Георгия Саакадзе, мученически сложившем голову. К тому же я родился в Каспском районе, двадцать второго января, которое наступит через два дня, но. Сейчас это неважно, ведь речь идет о мученике Паате, погребенном в монастыре Эртацминда. Узнать бы, задавался ли великий полководец Саакадзе тем же вселенским вопросом: «За что?..» Но что и сказать: он не оскорбил бы этим вопросом ни себя, ни Господа. Он ведь наперед ведал, за что будет принесен в жертву невинный как агнец юноша.

Поднимаюсь по крутому склону горки Икалто. То ли улица, то ли ступеньки. Прислушиваюсь к собственному сердцебиению. Иной раз проскочит аритмия, но я никогда не устаю и не запыхаюсь. Причина этого останется навсегда невыясненной и после моей смерти, вне всякого сомнения!

Выхожу из лифта, подхожу к двери Шалвы, тяну руку к звонку, но застываю от доносящегося изнутри голоса друга.

– Слыхали, как они мне ответили? Разве это люди? Говорят, что мне уготовляют неприятности. Что их терпеть? Если бы я мог спросить Звиада Гамсахурдия, он бы ответил в считаные секунды! Люди! Слушайте! Объясните, как и почему в тот день, когда меня должно было постигнуть это горе, ровно в восемь часов, я увидел – и к тому же наяву. что мой сын, мой Шако, наш Шако – весь в белом. лежал и спрашивал меня: «Отец, ты принес хлеба?» – а под глазом у него был синяк!..

Затем наступает тишина, звоню в дверь. Открывает Шалва. Мы обнимаемся. Присаживаемся в зале возле стола. Он поздравляет меня с Новым годом. Спрашивает, как я, каковы мои планы ко дню рождения. Я лишь отмахиваюсь, язык заплетается. Знаю, в каком состоянии мой друг. Позже нахожу силы ответить, что чувствую себя, как наша злосчастная страна. Он улыбается, затем сообщает, что сороковины Шако будут двадцать шестого января, но так как Крестовый перевал завалило снегом, мне необязательно ехать в Казбеги… Так говорит, но знает ведь, что, если даже придется добираться пешком, я обязательно буду рядом с ним в этот день.

Мое подношение – чхавери – красуется на столе. Солнце прямо глядит на него. Цвет у вина вроде как бледнояхонтовый, хотя еще и какой-то. безымянный, для которого человек еще не придумал названия.

Шалва тоже замечает эту странную, переливающуюся в вине радугу и просит рассказать что-нибудь об этом благословенном напитке. Начинаю повествовать, как, когда и как привез я черенки чхавери из Самегрело. К нам присоединяется второй сын Шалвы – Илья, и начатый мной рассказ об истории лозы обретает совершенно иной оттенок. Тем не менее кособочившийся с утра вопрос: «Что ему сказать?» опять витает надо мной. Слово «кособочиться» я слышал от своей бабки Эфросине. Когда детьми, приехав отдыхать в наше рачинское село Схвава, мы начинали шалить, бабушка так нас приструнивала: «Что ж вы, мальцы, так неладно кособочитесь?..»

Что только не плету, увиливая от того страшного вопроса! Выше головы не прыгнешь, раз не могу ответить, продолжаю рассказывать о винограде. И, замечая, что Шалве это нравится, продолжаю:

– В 1966 году рачинцами Шеразадишвили я был приглашен на свадьбу в Абхазию, в Лидзаву. Мне было девятнадцать, я впервые увидел Абхазию. Стояла зима, но было так жарко, что все разгуливали в одних сорочках. На второй день хозяева повезли нас в Сухуми и пригласили в ресторан «Диоскурия», врезанный в море. Там я впервые увидел вино, именуемое чхавери, укупоренное в бутылку и запечатанное. Его поднес шеф-повар и шепотом поведал, что оно – правительственного разлива, досталось ему из склада «Госдачи» и что такого вина нет больше нигде. Бутылку украшала зеленоватая этикетка, и стоял номер 11. В ту коммунистическую эпоху даже вина были пронумерованы… бутылку с шумом открыли и разлили по бокалам.

После этого я о чхавери и слухом не слыхивал, и видом не видывал до 1980 года. Тогда я вместе с Нино и Баадуром Баларджишвили гостил в Гурии у моего друга Вовы Сихарулидзе. К нам заглянул сосед, почтительно и осторожно поставил на накрытый стол единственную бутылку вина и поспешил удалиться. Кахетинца Баадура это позабавило, и он с усмешкой сказал Вове: «Слушай, если б кто-нибудь в Кахетии посмел поднести мне лишь одну бутылку вина, то схлопотал бы у меня пинок с подзатыльником». В ответ Сихарулидзе бережно взял в руки бутылку и сказал: «Эх ты, мул кахетинский, это же чхавери, редкостное вино, виноград для которого гурийцы по горсточке собирали генералиссимусу!»

Это была вторая встреча с чхавери.

Говорю, а сам поглядываю на Шалву. Замечаю, что загрустил. Вот он встает и просит меня пройти на кухню преломить хлеб. Илья шепотом просит меня не отказываться, ведь