«Золотой век» социализма: Советский союз и мир. 1964-1982 - Фёдор Леонидович Синицын

Союза и других братских стран», во Вьетнаме «генеральная линия строительства социализма направлена на превращение… в индустриально-аграрное социалистическое государство, экономическую основу которого составляет крупное социалистическое производство», в итоге чего «будет достигнуто безраздельное господство социалистических общественных отношений», на Кубе «период создания основ социализма во всех решающих сферах жизни общества завершен». На I съезде Компартии Кубы, состоявшемся в декабре 1975 г., власти этой страны провозгласили отход от раскритикованной советскими идеологами концепции одновременного строительства социализма и коммунизма, объявив, что «кубинское общество находится на этапе построения социализма», а коммунизм является «стратегической целью»[604].

В соцстранах звучала поддержка и других советских идеологических установок. Так, восточногерманские обществоведы заявили, что внедрение НТР, слияние науки с производством «является одним из существенных признаков развитого социалистического общества», что социальное государство в СССР и других соцстранах состоялось, и оно более эффективно, чем в «капиталистическом мире»[605].

Идеологи соцстран отвергли западные идеологические веяния. Чехословацкий ученый Якуб Нетопилик подчеркивал «вредность» этих теорий указанием, что во время «Пражской весны» их использовали враги-реформаторы для «обоснования ориентации чехословацкой экономики на… государственно-монополистический капитализм»[606]. Восточноевропейские «теоретики ревизионизма» Э. Гольдштюкер (Чехословакия) и Л. Колаковский (Польша), стоявшие на позициях, признанных советскими идеологами «вредными», были вынуждены уехать в эмиграцию.

В ГДР, которая ранее отклонилась от принятого в СССР подхода к социализму и коммунизму, теперь была воспринята советская концепция. В 1970 г. на встрече ученых соцстран директор Института марксизма-ленинизма при ЦК СЕПГ Г. Гейден признал, что социализм — это не полностью, а лишь «относительно самостоятельная общественная формация», «этап к коммунизму», который «создает предпосылки для коммунистического общества». (Интересно, что восточногерманские идеологи делали уступки с осторожностью — возможно, чтобы не подорвать свой авторитет: Гейден отметил, что информация о таких уступках в ГДР пока не публикуется)[607]. В апреле 1971 г. Политбюро СЕПГ приняло постановление, согласно которому в ГДР был принят подход к «развитому социализму», разработанный в СССР[608].

Тем не менее, несмотря на такие позитивные оценки советского руководства, опасные для Советского Союза тенденции в «соцлагере» сохранялись и даже усиливались. Одной из ошибок властей СССР было то, что причину идеологических «колебаний» в соцстранах они видели в основном не в глубинном неприятии коммунистических идей частью населения этих стран (возможно, значительной частью, как показали события в Венгрии в 1956 г. и в Чехословакии в 1968 г.), а в происках «внутренней контрреволюции» и «международного империализма», воздействии «сионистов» и Католической церкви. С точки зрения официальной советской идеологии, протестные события в соцстранах (в частности, в Чехословакии) представляли собой «диверсию против социалистического содружества», спровоцированную «врагами социализма»[609]. Кроме того, как в феврале 1971 г. заявил Л.И. Брежнев, вину за события «Пражской весны» в СССР возлагали на слабую работу местной компартии (советский лидер возмущался, что в Чехословакии только «25 процентов коммунистов посещали партийные собрания»)[610].

На самом деле ситуация была намного сложнее. В политической деятельности восточноевропейских режимов был очевиден «упадок идеологии»[611]. В руководстве ряда соцстран под влиянием развернутого «капиталистическим миром» «наведения мостов» определились две группы: одна твердо ориентировалась на СССР, а другая — не менее настойчиво тянула свои страны на Запад. Этот раскол усиливался по мере роста внешней задолженности соцстран[612]. В 1977 г. эксперты ИЭМСС отмечали, что рост долга капстранам прямо предусмотрен планами Венгрии и Чехословакии, и «без существенного пересмотра ряда плановых позиций вряд ли удастся осуществить снижение задолженности Западу», намеченное Болгарией и Польшей. Улучшение в этом вопросе прогнозировалось только в Румынии[613]. Таким образом, у соцстран появилась экономическая зависимость от «капиталистического мира», которая в денежном эквиваленте к 1981 г. достигла почти 100 млрд долл.[614]

Нарастала «западнизация» европейских соцстран, которая была заметной уже в 1960-х гг. (так, во время обсуждения положения в Чехословакии в период «Пражской весны» А.Н. Косыгин заявил, что в этой стране реформаторы «борются, чтобы превратить Чехословакию на первых порах в Югославию, а затем — во что-то похожее на Австрию»[615]). «Идеологический вакуум» в соцстранах заполняли западные взгляды и представления. Этому в некоторой степени способствовал хельсинкский процесс, начавшийся в середине 1970-х гг., который расширил гуманитарные контакты между двумя блоками государств[616]. Особенно податливым к «западнизации» и отходу от коммунистической идеологии было молодое поколение стран Восточной Европы[617]. Западные политологи сделали справедливый вывод, что в европейских соцстранах влияние «капиталистического мира» сильнее, чем в Советском Союзе, и там «коммунизм проиграл битву культурному плюрализму и модернизму», шедшим с Запада[618].

Экономическая интеграция в рамках «соцлагеря» в 1960-х – 1970-х гг. имела успехи — в том числе была создана единая энергосистема «Мир», построены нефтепровод «Дружба» и газопровод «Союз». Однако в целом национальные хозяйственные механизмы соцстран не сближались, а «разбегались» в разные стороны[619]. Многие страны пытались открыто отстоять собственный путь в экономике. В рамках дискуссий, состоявшихся на площадке журнала «Проблемы мира и социализма» в 1970–1971 гг., представители соцстран защищали мелкотоварное производство, говорили о значимости единоличных крестьянских хозяйств[620], что противоречило советским взглядам на социалйзм.

Западные идеологи, в свою очередь, педалировали «имеющиеся коренные различия», «неустранимые противоречия» между соцстранами[621]. В апреле 1976 г. советник Госдепартамента США Г. Зонненфельдт заявил, что «в Восточной Европе почти не осталось истинных друзей Советов, кроме, возможно, Болгарии»[622].

Ситуация в Чехословакии внешне успокоилась, особенно после проведенной в апреле 1969 г. смены руководства страны (А. Дубчек был снят, и вместо него на должность генсека КПЧ был назначен более лояльный к Советскому Союзу Г. Гусак). Наступила так называемая «эпоха нормализации». Главы западных государств, прежде всего США, выбрали тактику безучастного наблюдателя, считая «Пражскую весну» и связанные с ней разногласия внутри коммунистического блока «домашней сварой» коммунистов[623], что несколько ослабило внешнюю критику военной акции Варшавского договора по подавлению «Пражской весны». Однако негативные морально-политические последствия этой акции надолго сохранились в памяти народа Чехословакии (актуальны они до сих пор). Эта акция была, мягко говоря, неоднозначной с точки зрения международного права, что понимали и в СССР — так, в 1971 г. на совещании у Л.И. Брежнева его помощник по международным делам А.М. Александров-Агентов критически отметил, что по «чехословацкому вопросу» проект отчетного доклада ЦК КПСС XXIV съезду партии «выглядит как отчаянное оправдание наших действий»[624]. Чехословакия стала одной из первых соцстран, где коммунисты мирным путем были отстранены от власти в рамках «Бархатной революции» 1989 г.

В Польше в декабре 1970 – январе 1971 г. произошли забастовки и другие волнения, вызванные повышением цен и замораживанием заработной платы (правительство объяснило такой шаг «экономическими трудностями»).