Троцкий: Жизнь революционера - Джошуа Рубенштейн

Троцкому и его родным было велено выехать поздно вечером 16 января 1928 г. Тысячи сторонников, извещенные о времени отправления, столпились на железнодорожных путях перед поездом, который должен был его увезти. Режим отступил, и Троцкому сообщили по телефону, что высылка откладывается на два дня. Но уже на следующее утро к нему домой пришли вооруженные агенты ГПУ, застав его врасплох. Троцкий забаррикадировался в квартире, отказываясь подчиняться и вынудив посланную за ним группу ломать дверь. Один из агентов оказался бывшим военным, который в годы Гражданской войны служил у Троцкого телохранителем. Взволнованный и смущенный, он умолял Троцкого стрелять в него. Троцкий мог лишь успокоить и приободрить его, призвав выполнять свои обязанности. Сам он продолжал пассивное сопротивление. Он отказался одеваться, не оставив агентам иного выбора, кроме как самим натягивать на него одежду. Он отказался самостоятельно идти, вынудив их вынести его через дверь и дальше по лестнице на улицу. Они доставили Троцкого с семьей на Ярославский вокзал, а не на Казанский, где накануне вечером собирались его сторонники. Здесь Троцкий вновь отказался самостоятельно идти в вагон, и вновь вооруженный конвой нес его на руках. Сыновья были вместе с ним. Младший, Сергей, ударил по лицу одного из охранников. Старший, Лев, пытался предупредить железнодорожных рабочих, как будто они могли вмешаться или протестовать. Но никто не пошевелил и пальцем. В первый раз Троцкий попал в Москву молодым революционером в 1899 г. – по этапу из одесской тюрьмы в московскую, откуда их с женой затем отправили в Сибирь. Теперь история повторялась, но на этот раз в Москву он больше не вернется.

При царе Троцкий дважды испытал на себе прелести русской ссылки: бесконечная поездка на поезде далеко вглубь Сибири, неизвестность относительно пункта назначения и полицейский надзор. Но теперь его изгнание организовывала советская власть. Когда 18 января они доехали до Самары, Троцкий послал гневную телеграмму в штаб-квартиру органов безопасности в Москве:

Когда меня арестовывали в разных странах, то не прикрывались обманом. ГПУ же нагромождает путаницу и обманы. Мне было заявлено, что я еду в среду вечером. А захватили во вторник утром без вещей и необходимых лекарств. В письменном объявлении сказано было, что меня препровождают в г. Алма-Ата, а по пути изменили на Ташкент, откуда, очевидно, направят в более отдаленный пункт. Таким образом, еду с больной женой без белья, без лекарств и без надежды получить их вскоре.

Конвой, правда, проявил предупредительность и по дороге приобрел для него необходимые предметы одежды, полотенца и мыло. Первое время сыновья ехали с родителями, но Сергей, твердо настроенный закончить свое инженерное образование, вышел из поезда на первой от Москвы остановке и возвратился в столицу. Лев продолжил путь дальше. Доехав на поезде до Фрунзе, они потратили целую неделю, чтобы через горы, по глубокому снегу, на автобусе, грузовике, санях и пешком добраться до Алма-Аты – столицы советского Казахстана.

Именно здесь Троцкий провел свой последний год в СССР. Хотя он находился под пристальным надзором, режим еще не успел наладить систему полного контроля. Троцкий вел обширную переписку со своими сторонниками, многие из которых на тот момент находились в тяжелых условиях сибирской ссылки. Из их писем он узнавал, что его высылка сопровождалась сотнями, если не тысячами арестов. Группа троцкистов в Сибири описывала унизительные условия, царившие в тюрьмах и изоляторах: например, в помещение, рассчитанное на 25 заключенных, набили 52. С ними вместе сидели «контрреволюционеры, спекулянты, валютчики, контрабандисты, убийцы, шпионы, фальшивомонетчики, взяточники, бандиты, крупные и малые воры, оккультисты, растратчики». Троцкий как можно подробнее им отвечал, радуясь возможности обсудить экономическую политику страны, ее международные отношения и любые подробности внутрипартийных дискуссий.

Кроме того, он часто отправлял в Москву письменные протесты руководителям партии и органов безопасности, требуя изменить условия его проживания или сроки ссылки. Он не находился в тюрьме и не сталкивался с физическими истязаниями, но прекрасно ощущал то унижение, которому Сталин любил подвергать своих противников. В самом начале он с семьей проживал в гостинице, но там не было кухни, а у них не хватало средств, чтобы питаться в ресторане. «Условия тюремного заключения можно создать в Москве, незачем ссылать [на] 4 тысячи верст [ок. 4200 км]», – возмущался Троцкий в одной из телеграмм. Пробыв в Алма-Ате едва ли неделю, он отправил московским чиновникам требование, чтобы ему разрешили ходить на охоту за пределы узкого радиуса, определенного местными властями. Просьба была удовлетворена. Он предвкушал, как будет охотиться на самую разную дичь, «от перепела и стрепета до барса и тигра». Но тигры обитали слишком далеко, и он пообещал не пытаться их найти.

Его высылка в Алма-Ату, а затем в Турцию стала предвестием глубоких политических и психологических проблем, которые в дальнейшем определили всю его работу. В Алма-Ате Троцкий начал писать мемуары. Сталин позволил ему перевезти в Среднюю Азию свой архив; бумаги следовали за ним на грузовике в нескольких больших, неуклюжих деревянных ящиках. Но для его задач этих документов не хватало, и он обнаружил, что постоянно обращается к своей дочери Зинаиде, сыну Сергею и другим членам семьи, запрашивая у них книги, журналы, брошюры и газеты, в том числе труднодоступные. Оставшись без власти, в изоляции, Троцкий вложил всю свою громадную энергию в литературную деятельность. Но ему требовалась помощь, а он был не тем человеком, который жалеет окружающих, включая собственных детей.

В то же самое время они с женой старались сохранить семейную жизнь. Сын Лев по-прежнему жил с ними, помогая отцу после того, как двум его секретарям запретили остаться в Средней Азии. Из Ленинграда и Москвы приходило много писем и телеграмм с новостями о семейных делах, вопросами о здоровье и хинином для Натальи Седовой, у которой обнаружились симптомы малярии. Троцкий переписывался и с сестрой Ольгой, которая к тому времени развелась с Каменевым. У Ольги возникли трудности на работе, и, как намекают ее письма, их причиной была связь с братом-изгнанником. 20 февраля Зинаида прислала тревожную весть, касавшуюся ее младшей сестры Нины. «Заболела сильно Нинушка, у нее грипп в острой форме, и врач… подозревает, что наряду с гриппом имеется туберкулезный процесс. Рекомендует ей позаботиться о санатории. Когда она сможет выходить, она должна будет сделать рентгеновский снимок, чтобы установить действительное состояние своих легких». Собственная жизнь Зинаиды становилась все более неопределенной. Она потеряла работу преподавательницы из-за «опасений, что я буду внушать “троцкизм” севастопольским домашним хозяйкам… и воспитывать в духе “нео-меньшевизма” малолетних громил».

В мае того же года Троцкий обменялся письмами со своей первой женой Александрой Соколовской. Она написала ему из Ленинграда, где, живя рядом с дочерями, внимательно следила за новостями о нем. «Дорогой друг! – писала она. – Ты, надеюсь, знаешь, что мои все политические симпатии всегда совпадают с твоими». Недавно ее саму исключили из партии; в письме она описала состоявшийся при этом диалог. «Как, вы даже против исключения Троцкого?» – спрашивали ее. «Я знаю 30 лет Троцкого как самого пламенного революционера, – отвечала она. – [Он] всегда стоял на этой позиции и даже на одно мгновение не изменял ей». Соколовская знала, что он запросил у Зинаиды длинный список книг. Сама она уже отправила ему мемуары графа Витте, но у нее возникли трудности с поиском других книг о 1880–1890-х гг. Еще она просила его писать ей о жизни в Алма-Ате и выражала беспокойство, что он живет в малярийном регионе.

Нина уже два месяца болела «чем-то вроде малярии» – продолжает свое письмо Соколовская. Дважды она лежала в больнице, но окончательного диагноза все не было. Говоря о дочерях, Соколовская с отчаянием думает об их будущем. «Как они проживут на свете?» – спрашивает она Троцкого. Недавно она получила копии двух писем, которые Троцкий послал ей 30 лет назад, когда она находилась в одесской тюрьме. «И сразу они восстановили в памяти давно-давно прошедшие дни». Ее нежные чувства к нему очевидны. Троцкий ответил ей в том же месяце, чуть позже. Тон его письма