Троцкий: Жизнь революционера - Джошуа Рубенштейн

Эти три книги – его мемуары, его история революции и его изложение жизни Сталина – объединяет одна последовательно проведенная тема. Троцкий по-прежнему был убежден (и неизменно убеждал других) в том, что режим, который пытались установить они с Лениным, никогда не задумывался как прообраз той диктатуры, которую строил под себя Сталин. У этой его веры были как глубоко личные, так и исторические аспекты, и она занимала центральное место в той дилемме, с которой Троцкий столкнулся в изгнании. Документируя свое и Ленина участие в создании первого в мире социалистического государства, он чувствовал себя обязанным утверждать, что в их замыслах присутствовал некий иной тип диктатуры. Сталинизм, по его мнению, нельзя было считать естественным и неизбежным следствием большевизма. Троцкий не мог примириться с мыслью, что Сталин, возможно, является истинным наследником Ленина и, следовательно, – парадоксальным образом – самого Троцкого. Поэтому он живописал преступления Сталина, закрывая глаза на преступления Ленина. Казалось, его преследовали опасения, что он сам приложил руку к созданию системы, которая уничтожала его семью вместе с его мечтой о социалистической утопии. Он доказывал, что кровопролитие, развязанное им во имя защиты революции, по окончании Гражданской войны должно было прекратиться, и поэтому его нельзя увязывать с теми искаженными и корыстными целями, которыми руководствуется сталинизм. Фридрих Энгельс предвидел эту дилемму. В письме к Вере Засулич в 1885 г. он заметил:

Люди, хвалившиеся тем, что сделали революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что делали, – что сделанная революция совсем не похожа на ту, которую они хотели сделать. Это то, что Гегель называл иронией истории, той иронией, которой избежали немногие исторические деятели.

Эта проблема очень беспокоила Троцкого в последнее десятилетие его жизни.

Во время своего пребывания в Турции Троцкий совершил одно неожиданное путешествие. В конце 1932 г. группа левых студентов из Дании пригласила его прочитать лекцию, посвященную 15-й годовщине большевистской революции. Узнав о приглашении, датская монархия выразила свое недовольство: большевики убили двух сыновей и нескольких внуков датской принцессы Дагмар, которая стала российской императрицей и матерью Николая II. Тем не менее 14 ноября Троцкий с женой отплыли из Константинополя, направляясь в Копенгаген. Европейская пресса следила за его путешествием, постоянно предаваясь диким домыслам о том, что он намерен тайно встретиться с эмиссаром Кремля или организовать заговор по свержению Сталина. В действительности эта поездка продемонстрировала его изоляцию. Греческие власти не разрешили ему посетить Афины. Итальянское правительство (во главе с Муссолини) позволило ему покинуть корабль в Неаполе и под конвоем полиции осмотреть руины в Помпеях. Оттуда он отправился в Марсель. Французские официальные лица очень нервно отреагировали на его прибытие. Они вынудили его сойти на берег не там, где обычные пассажиры. Автомобилем и поездом его спешно доставили в Дюнкерк на берегу Ла-Манша, где он поднялся на борт другого судна, следовавшего в Данию.

Троцкий выступил со своей лекцией – конспектом его истории революции – перед аудиторией в 2000 человек. Это было его последнее выступление перед большим скоплением людей. Троцкий являлся живым воплощением большевистской революции, и его лекция, прочитанная по-немецки, заворожила слушателей. Но остальные восемь дней его визита в Данию не были богаты событиями. Под пристальным надзором полиции он едва осмотрел Копенгаген и, несмотря на все усилия, не смог продлить свое пребывание или получить разрешение на поездки по стране. Десятки сторонников приезжали со всех уголков Европы, чтобы с ним встретиться. Кроме того, он провел много времени у телефона, разговаривая со Львом, который находился в Берлине, где в это время также была и Зинаида. Ранее Троцкий настоял, чтобы она отправилась туда для лечения серьезного психиатрического расстройства (возможно, она страдала от шизофрении). Ее сын Сева оставался на Принкипо, и Лев все более откровенно давал родителям понять, что мальчика нельзя отправлять к матери, – она была не состоянии о нем заботиться.

Не имея возможности остаться в Дании, Троцкий по морю направился в Антверпен, а оттуда поездом в Париж. Чуть ранее французские власти заверили его, что он сможет ненадолго задержаться в Париже, чтобы повидаться со Львом, но, оказавшись во французской столице, он вновь был принужден сразу уехать. Троцкий провел со Львом всего несколько часов в Марселе, после чего их с Натальей Седовой спешно посадили на корабль и отправили в Италию. К их удивлению и радости, Министерство иностранных дел Италии согласилось выдать им транзитную визу. Как только Троцкий добрался до Италии, вызванное поездкой эмоциональное напряжение прорвалось наружу. Седова писала Льву в Париж: «Мы долго сидели с папой в темном купе и плакали». Им удалось осмотреть Венецию, перед тем как наконец вернуться на Принкипо 12 декабря. Всего через несколько недель личные и политические трагедии разрушат их жизнь.

В конце декабря, вопреки предупреждениям Льва, Севу отправили в Берлин к матери, ошибочно надеясь дать Зинаиде какую-то психологическую опору. Она оказалась неспособна заботиться о мальчике. Более того, полиция настаивала, чтобы она покинула страну в течение месяца, до выборов в Германии, которые должны были привести к власти Гитлера. Сама она была в отчаянии от неспособности Троцкого тепло ее принять или найти для нее роль в своей деятельности. Она долгое время восхищалась своим отцом издалека. Теперь же все вокруг нее рушилось. 5 января Зинаида, раздавленная депрессией и оторванная от мужа, забаррикадировала дверь в свою квартиру, а затем включила на кухне газ. Лев телеграммой сообщил родителям о судьбе сестры. Как об этом рассказывал сам Троцкий, в телеграмме «под каждой строкой чувствовалось невыносимое нравственное напряжение»; Лев «оказался с трупом старшей сестры и ее шестилетним мальчиком на руках». Льву также удалось связаться по телефону с оставшимся в Москве братом и сообщить ему трагическую весть. Это был последний раз, когда обреченные на гибель братья говорили друг с другом. Вину за смерть Зинаиды Троцкий возлагал на Сталина, напоминая, что тот лишил ее родины и советского гражданства. Он послал матери Зинаиды Александре Соколовской письмо с сообщением об этой новой трагедии. «Крепко, крепко обнимаю твою седую голову и смешиваю свои слезы с твоими», – писал он ей. Они с женой заперлись в уединении, будучи не в силах выйти из комнаты, едва способные есть и разговаривать с домочадцами. Когда через несколько дней Троцкий появился на людях, он выглядел сильно постаревшим, а на его голове было гораздо больше седых волос.

Ответ Соколовской дошел до него в конце августа. После смерти своей «лучезарной голубки» она также пребывала в отчаянии. Она призналась Троцкому, что, глядя на внуков, больше не верит в жизнь и сомневается, что «они вырастут». Она считала Троцкого ответственным за смерть Зинаиды. Зинаиде требовалось от него больше времени, внимания и любви. Соколовская поняла, насколько хрупкими были Нина и Зинаида, еще в начале 1928 г., когда их отца сослали в Алма-Ату и их физическое и эмоциональное самочувствие оказалось под вопросом. «Как они проживут на свете?» – спрашивала она его тогда. У него не было ответа. Пять лет спустя обе дочери были мертвы.

Его отчаяние усугублялось событиями в Германии. В конце января Гитлер стал канцлером. Троцкий начал беспокоиться за Льва. Нацисты запретили «Бюллетень оппозиции», и Лев, опасаясь за свою жизнь, перешел на нелегальное положение. Ему нужно было выбираться из Германии. Где-то в марте он смог добраться до Парижа.

Сначала из Турции, а затем из Франции, куда он переехал в июле 1933 г., Троцкий регулярно выпускал статьи с обличениями Гитлера и Сталина. «Движение Гитлера… выражает безнадежность капиталистической Германии в упадочной Европе, которую Версальский мир окончательно превратил в сумасшедший дом», – писал Троцкий. В этом была вина Сталина, потому что «совершенно ложна была политика коммунистической партии. Ее руководство исходило из того абсурдного соображения, будто социал-демократия и национал-социализм представляют собою две “разновидности фашизма”, будто они, по злополучной формуле Сталина, “не антиподы, а близнецы”». Коминтерн настаивал, что его курс безупречен, и отмахивался от перспективы победы Гитлера. Но Троцкий гораздо лучше понимал ситуацию. С его точки зрения, победа Гитлера