Троцкий: Жизнь революционера - Джошуа Рубенштейн

Находясь в Мексике и имея прямой доступ к американской и международной прессе, Троцкий развил бешеную активность, выступая с заявлениями и отправляя сотни инструкций для Льва в Париже и для своих сторонников в Нью-Йорке. Он запрашивал вырезки из старых советских газет и другие материалы, чтобы с их помощью опровергать заявления Кремля. Продемонстрировать несостоятельность некоторых самообличительных заявлений подсудимых оказалось достаточно просто. Пятаков, например, утверждал, что в декабре 1935 г. летал из Берлина в Осло с единственной целью встретиться с Троцким и обсудить их заговор. Но Троцкий доказал, что за весь тот декабрь в Осло не приземлился ни один иностранный аэроплан (что, помимо прочего, показывает, в каком зачаточном состоянии находилась в те годы европейская коммерческая авиация, особенно в зимний период). Таким образом, «несчастного Пятакова… ГПУ заставило лететь ко мне на воображаемом аэроплане, как святейшая инквизиция заставляла ведьм летать на метле на свидание к дьяволу», писал Троцкий. Все остальные признания, особенно в том, что касалось его самого, были построены на таких же жалких подлогах и фальсификациях, настаивал он. Но Сталин «уже не может остановиться. Он похож на человека, который пьет соляной раствор, чтобы утолить жажду».

Кроме того, Троцкий обратил внимание на антисемитский аспект процессов, в частности, на то, что советская пресса делала акцент на изначальных фамилиях Каменева и Зиновьева – Розенфельд и Радомысльский. В Нью-Йорке на это гневно отреагировал пишущий на идише журналист Бен Цион Гольдберг:

Сам факт, что Троцкий внезапно обнаружил евреев с еврейским вопросом, с идишем и даже с еврейской территорией, кажется мне странным… Чтобы уязвить Сталина, Троцкий считает правильным выставить Советскую Россию антисемитской… Для нас это очень серьезный вопрос… Когда речь заходит об антисемитизме, мы привыкли смотреть на Советский Союз как на наше единственное утешение.

Даже Стивен Уайз, самый знаменитый американский раввин своего поколения, счел утверждение Троцкого об антисемитизме Сталина «трусливым приемом». Но Троцкий не отступал. Перед лицом нередко враждебных высказываний западных апологетов советского режима он призывал к образованию беспристрастной международной комиссии для повторного исследования доказательств – комиссии, состоящей из «людей, которые неоспоримо пользуются авторитетом и общественным доверием».

Московские процессы, рост напряженности в Европе, неожиданный переезд Троцкого в Мексику и его красноречивые заявления о собственной невиновности лишь усугубили смущение многих либеральных и радикальных деятелей в Америке, которые и без того испытывали противоречивые чувства по поводу политических и идеологических дилемм 1930-х гг. Великая депрессия и победы Гитлера и Муссолини подточили у многих интеллектуалов веру в демократию – веру, которую администрация Рузвельта при всей своей энергичности не смогла восстановить. Живя в Мексике, Троцкий мог следить за их дискуссиями в леворадикальных журналах. Это были непростые отношения и для первого, и для вторых. Троцкий едва терпел реформистски настроенных либералов, а нью-йоркским радикалам, желавшим видеть в Троцком одного из их числа, было трудно понять, что, в отличие от них, он был подлинным революционером.

Два американских еженедельника – The Nation и The New Republic – взбесили Троцкого своей легковерностью при освещении московских процессов. В передовице от февраля 1937 г. редакция The New Republic задавалась вопросом: «Что мы, собственно говоря, знаем об этих процессах?» Поскольку подсудимые «полностью признали свою вину по всем пунктам», вряд ли имелись основания сомневаться в честности судопроизводства. Малколм Каули, который с 1931 г. работал редактором книжного раздела журнала и был одним из самых уважаемых американских критиков, не гнушался грубой апологетикой, когда речь заходила о происходящем в Москве. Он писал, что «либералы, вмешивающиеся в эти споры по нравственным основаниям, – марионетки и простофили». Принимая обвинительное заключение и признания подсудимых за чистую монету, Каули опубликовал подробный обзор стенограммы второго процесса, которая была опубликована через несколько недель после его завершения. В апрельском номере The New Republic за 1937 г. он утверждал, что «признания были, без сомнения, искренними» и что процессы подтвердили «скрупулезность и добросовестность советских властей»:

Ненависть Троцкого к Сталину заставила его зайти слишком далеко для тех, кто соглашался считать его лидером; это вовлекло их в заговоры, убийства и акты саботажа, это оторвало их от масс. А эгоцентризм Троцкого, отсутствие у него чувства личной преданности подтолкнули его к отречению от русских троцкистов сразу же, как только их обнаружили и арестовали… Это не великий лидер, преданный своими сторонниками; это сторонники, преданные и отправленные на гибель великим лидером.

Что же касалось Советского Союза, то «он по-прежнему является наиболее прогрессивной силой во всем мире».

Публикации в The Nation были не менее тенденциозными. Вскоре после первого показательного процесса, состоявшегося в августе 1936 г., автор редакционной статьи там утверждал: «Не может быть никаких сомнений, что диктатура в России умирает, уступая место новой демократии». В том же номере Луис Фишер, который прожил в Москве несколько лет, опубликовал статью о новой советской конституции. По мнению Фишера, «беспощадность и террор перестали быть самым верным оружием государства… Мир видел парламентские режимы, которые превратились в диктатуру. Большевистская диктатура – первая, которая добровольно уступает место демократии». Позднее, в январе 1937 г., журнал продолжил придерживаться своей наивной, если не сказать осознанно вводящей в заблуждение, линии. Его авторы ссылались на репортажи Уолтера Дюранти в The New York Times как на причину, по которой следовало полностью принять признания подсудимых. «В открытом суде в присутствии иностранных корреспондентов и представителей дипломатического корпуса Радек мог бы сказать всего несколько слов в опровержение и этим взбудоражить весь мир, – фантазировал автор одной передовицы. – То, что он этого не сделал, придает его признаниям весомую убедительность».

Возмущенный подобными статьями, Троцкий отказался принять у себя редактора The Nation Фрeду Керчуэй. В феврале 1937 г. он писал Герберту Солоу: «Я не могу вести личную беседу с человеком, у которого есть сомнения в том, что я не союзник Гитлера и микадо. Я предоставляю ей полное право испытывать эти сомнения в ее собственном доме, но не в моем». Троцкий был решительно настроен «отказаться от нейтралитета в отношении The Nation и The New Republic», «уничтожить их влияние на радикальную мысль». Их редакторы «напыщенны, претенциозны и лицемерны» и «препятствуют всякому движению вперед».

С высоты наших сегодняшних знаний нам почти невозможно примерить на себя то состояние умов, которое преобладало тогда в определенных интеллектуальных кругах на Западе. Писатели и университетские преподаватели, умные и критически мыслящие во всех иных отношениях, были настолько зачарованы сталинской Россией, что верили в возмутительные обвинения, которые выдвигались против тех, кто относился к числу ближайших соратников Ленина: в то, что они собирались убить Ленина и Сталина, совершить предательство в пользу Германии и Японии, организовать промышленные диверсии, крушения поездов, отравление рабочих. Троцкому приходилось защищать их всех, даже тех, кто, как Каменев и Зиновьев, когда-то сами интриговали против него.

Всего через несколько месяцев после приезда в Мексику Троцкий вступил в переписку с основателями Partisan Review – антисталинистского журнала, издатели которого надеялись сделать свое детище противовесом влиянию апологетов Кремля. Вначале он приветствовал появление нового журнала и принял приглашение публиковаться в нем в надежде, что журнал будет «безжалостно бороться с идеологическими отравами как II Интернационала, так и III Интернационала – отравами, которые столь же вредны в сфере культуры, науки и искусства, как и в сфере экономики и политики». Но вскоре он понял, что представленная в журнале смесь из политических комментариев и литературных обзоров ему не по вкусу. В январе 1938 г. он писал критику Дуайту Макдональду: «Мое общее впечатление таково, что редакторы Partisan Review – способные, образованные и интеллигентные люди, но им нечего сказать». Приглашенный стать участником симпозиума по марксизму, Троцкий не увидел пользы в своем участии: «Некоторые из гостей – политические трупы. Как можно доверять трупу решать, жизнеспособен ли марксизм?»

Троцкий также переписывался с критиком Филипом Равом, который, как и Макдональд, был редактором Partisan Review. Троцкий признавал, что журнал независим от сталинистского склада ума. «Но одной независимости недостаточно», – предостерегал он Рава:

Одни меры необходимы для борьбы с ложной теорией, а другие – для борьбы с эпидемией