Троцкий: Жизнь революционера - Джошуа Рубенштейн

продолжал твердо защищать захват власти большевиками и оставался противником упорядоченной парламентской демократии, основанной на уважении к гражданским свободам и правам меньшинств. Он по-прежнему был убежден, что справедливости можно добиться с помощью диктатуры – по крайней мере, такой диктатуры, какую он себе представлял. И он по-прежнему отказывался признавать какую-либо моральную ответственность за гибель невинных людей, вызванную им самим и его идеями.

На брошюру Троцкого решил откликнуться Джон Дьюи. Он был знаком с Троцким и восхищался им, но от его внимания не ускользнула логическая ошибка, лежащая в основе аргументации Троцкого:

Выбор классовой борьбы в качестве средства должен оправдываться исходя из взаимозависимости средств и цели на основании изучения фактических последствий ее использования… Что это действительно средство такого рода должно быть показано не путем «дедукции» из какого-либо закона, но путем изучения фактических взаимосвязей средств и их последствий; анализа, который, принимая освобождение человечества как цель, обеспечивал бы свободный и непредвзятый поиск средств, с помощью которых такая цель может быть достигнута[42].

Но Троцкий смотрел на вещи совершенно иначе. Его вера в классовую борьбу имела гораздо больше общего с теологической убежденностью, с тем типом веры, который характеризует религиозные убеждения, чем со скрупулезным уважением к научному или историческому анализу. Хотя статья Дьюи и разочаровала его, он не стал отвечать на нее в печати.

В 1939 г. в дискуссию вмешался и Джордж Оруэлл. На тот момент он хорошо знал об оппозиции Троцкого Сталину, но при этом не поддавался обаянию Троцкого:

Пожалуй, его ответственность за [диктатуру в России] не меньше, чем у кого-либо из ныне живущих, и нет никакой уверенности в том, что как диктатор он был бы предпочтительнее Сталина, хотя, несомненно, в интеллектуальном отношении он гораздо более интересен. Важнейшим шагом является отказ от демократии, то есть от основополагающих ценностей демократии. Как только такое решение принято, Сталин – или, во всяком случае, кто-то вроде Сталина – не заставит себя ждать.

Эмма Гольдман, Виктор Серж, Джон Дьюи, Джордж Оруэлл – каждый из этих людей был убежденным противником сталинизма, и каждый из них, несмотря на уважение к мужеству Троцкого, расходился с ним по вопросам морали и демократии. Как Серж убедился на собственном опыте, Троцкий был «пленником собственной правоверности».

Но приверженность Троцкого марксизму-ленинизму ставила перед ним трудный выбор: сохранять ли ему, по крайней мере формально, свое членство в III Интернационале? Это было ленинское творение, идея которого была выдвинута вождем революции в 1919 г.; оно было призвано прийти на смену II Интернационалу, который представлял собой коалицию социалистических партий. III Интернационал, он же Коминтерн, задумывался как средство мобилизации революционных партий Европы на то, чтобы следовать примеру победивших большевиков. После триумфа Гитлера в Германии Троцкий и его сторонники называли себя членами IV Интернационала, но формально он был учрежден лишь в сентябре 1938 г. на встрече во Франции, где присутствовал 21 делегат. Троцкий часто писал о том, какие большие надежды он возлагал на эту новую коалицию. В апреле 1938 г. в письме Виктору Сержу Троцкий настаивал, что «лишь IV Интернационал станет в ближайшем будущем революционным фактором». А в октябре, выступая в записи перед своими сторонниками в Нью-Йорке, Троцкий заверил аудиторию, что «в течение ближайшего десятилетия программа IV Интернационала сделается путеводной звездой миллионов, и они будут знать, как штурмовать землю и небо». Но этому не суждено было сбыться; его неуместный оптимизм не мог скрыть того факта, что IV Интернационал, расколотый между конкурирующими идеологическими направлениями и напичканный сталинскими агентами, так и не смог ни привлечь в свои ряди больше нескольких тысяч последователей, ни стать серьезной угрозой существующему в Европе или Северной Америке политическому строю.

Наблюдая за перевооружением Германии и успехами Франко в Испании, Троцкий осмысливал вероятные сложности грядущего конфликта. В своей статье «Перед новой мировой войной» он писал: «Пресса каждый день оглядывает мировой горизонт, ища дыма и пламени… Стрелять будут, но кто в кого – не известно». Мелкие государства шумно ратовали за мир, но все их жесты напоминали «кукольную комедию у жерла вулкана». И пока советская дипломатия настаивала на заключении договора о безопасности с Англией и Францией, Троцкий уже в августе 1937 г. – за два года до пакта Молотова – Риббентропа – предвидел высокую вероятность того, что, если такое соглашение не состоится, «союз Гитлера со Сталиным станет не только возможностью, но и неизбежностью». Но в случае войны Советский Союз нужно было защищать. Он оставался государством рабочих, поскольку средства производства находились в руках народа, как если бы один этот факт, по мнению Троцкого, определял социализм.

По мере нарастания угрозы войны в его голову все чаще приходили мысли о судьбе евреев. В феврале 1932 г. Троцкий писал одному нью-йоркскому издателю, что он «против сионизма и всех других форм самоизоляции со стороны еврейских рабочих». В конце 1933-го в интервью The New York Times Троцкий сказал, что рассматривает антиеврейские меры Гитлера как способ отвлечь население от социальных проблем страны. Но он понимал, что еще недостаточно изучил «еврейский вопрос»[43]. Пять лет спустя, в сентябре 1938 г., когда ситуация в Германии обострилась еще сильнее, Троцкий призвал своих сторонников в IV Интернационале выступить против антисемитизма: «Прежде, чем издохнуть или утопить человечество в крови, капитализм отравляет мировую атмосферу ядовитыми парами национальной и расовой ненависти. Антисемитизм является ныне одной из наиболее злокачественных конвульсий капиталистической агонии». Через три месяца, после событий Хрустальной ночи, тревога Троцкого еще более усилилась. В заметке «Еврейская буржуазия и революционная борьба» он писал:

Число стран, изгоняющих евреев, непрерывно возрастает. Число стран, способных принять их, убывает. Можно без труда представить себе, что ждет евреев в самом начале будущей мировой войны. Но и без войны дальнейшее развитие мировой реакции означает почти с неизбежностью физическое истребление еврейства.

Он не мог себе представить никакой альтернативы. Идея о переселении в Палестину «оказалась трагическим призраком». Биробиджан – еврейский автономный округ в СССР у границы с Китаем – был «бюрократическим фарсом». Троцкий одновременно выражал глубокую обеспокоенность судьбой евреев и предлагал бестолковые идеологические рецепты того, что им следует делать. «Сейчас более, чем когда-либо, судьба еврейского народа – не только политическая, но и физическая судьба – неразрывно связана с освободительной борьбой международного пролетариата».

Лишь однажды, в январе 1937 г., уже приехав в Мексику, Троцкий, отвечая на серию вопросов нью-йоркской газеты «Форвертс» и рассуждая о преследовании евреев в Германии, отступил от своего давнего убеждения в неизбежности ассимиляции евреев в странах проживания. Даже при социализме, как он теперь понимал, евреям вполне может потребоваться временное территориальное решение. Но внимательный анализ этого интервью и других писем и выступлений не оставляет сомнений в том, что это было неохотное признание реальности, а не глубинный сдвиг в его мышлении или осознание себя одним из беззащитных евреев. Он по-прежнему если не с неприязнью, то со скепсисом относился к идее еврейского национального очага в Палестине.

Дружба Троцкого с Диего Риверой не пострадала из-за романа с Фридой Кало. Но к началу 1939 г. их развели политические разногласия и личные амбиции Риверы. К тому моменту Ривера начал поддерживать связи с маргинальными анархистскими и профсоюзными группировками, настроенными резко враждебно по отношению к Троцкому. Он заявил о своем выходе из IV Интернационала и осудил Троцкого за то, что тот не поддержал леворадикального кандидата, который должен был прийти на смену президенту Карденасу после окончания его срока. Затем Ривера основал собственную новую партию[44]. Троцкий, который ранее обещал не вмешиваться во внутренние дела Мексики, пришел к выводу, что настало время отказаться от покровительства Риверы и покинуть Синий дом. С некоторыми усилиями его штаб смог подыскать подходящее новое жилище в нескольких кварталах от прежнего – виллу на Авенида Вьена. Приведение ее в порядок заняло пару месяцев. Троцкий переехал в мае и именно оттуда наблюдал за началом войны в Европе.

После заключения в августе 1939 г. пакта Молотова – Риббентропа Советский Союз оккупировал восток Польши, а затем потребовал от получивших независимость после Первой мировой войны Эстонии, Латвии и Литвы разрешить размещение советских