Естественная религия. Религиозные верования и практики в эволюционной истории человека - Анастасия Александровна Зубковская

Это подтвердило гипотезу исследователей о том, что религиозные издержки продуманы так, чтобы способствовать успеху сотрудничества, повышая тем самым шансы группы на эволюционный успех. Так, например, в ритуалах, где производится обмен подарками, участники обычно проявляют большую щедрость, чем тогда, когда дарение имеет светский контекст[224]. Здесь можно также вспомнить потлач – коллективный ритуал обмена дарами или уничтожения имущества у индейцев тихоокеанского побережья. Возможно, это самый яркий и непосредственный пример дорогостоящего сигнализирования, поскольку сам ритуал преследует цели продемонстрировать щедрость, богатство, улучшить личную репутацию, утвердить статус, вступить во взаимообмен с противоположным кланом, а также внести вклад в поддержание хороших отношений с предками. Очень важно здесь отметить, что взаимообмен и дорогостоящее сигнализирование направлены не только на непосредственных участников ритуала, но и на умерших родственников, которые в данном случае тоже часть родового сообщества. Поскольку сверхъестественные существа также включены в социальное взаимодействие, дорогостоящие сигналы могут быть направлены и на них. Вероятно, такой смысл мы можем выявить в ритуалах жертвоприношений и подношений, в которых, как известно, чем дороже и пышнее жертва, тем лучше для самого жертвователя.

В антропологии религии было принято считать, что религиозные ритуалы и табу действуют как санитарные и биоэтические нормы. Пожалуй, самый распространенный пример этого подхода – запрет на инцест. В религиозном контексте экзогамия, то есть запрет брачных отношений между родственниками или членами локального коллектива, имела форму предписания, которое имеет скрытый биоэтический смысл избежать негативных последствий инцеста и инбридинга, в основном передачи потомству генетических заболеваний. Религия в действительности выполняет репродуктивную функцию, и это справедливо не только в отношении библейской заповеди «Плодитесь и размножайтесь» (Быт. 1: 28), но и в плане более сложной регуляции репродуктивных инвестиций человека. Если мы смотрим на эту проблему с точки зрения полового отбора, то современное развитие этой теории дает нам много новых понятий для того, чтобы объяснить стратегии человеческого поведения и поведения животных.

Идея полового отбора, предложенная Чарльзом Дарвином, состояла в том, что выбор полового партнера осуществляется в эволюционной истории благодаря разным фенотипическим качествам особи. В 1930‑х годах биолог Рональд Фишер пришел к заключению, что механизм выбора сексуального партнера имеет и генетические причины, то есть

он понял, что не только брачные украшения самцов, но и вкусы и избирательность самок наследуются и эволюционируют по тем же правилам, что и остальные признаки[225].

Кроме того, как и в гипотезе дорогостоящего сигнализирования, здесь утверждается, что сигналом или индикатором приспособленности, а следовательно, сексуальной привлекательности может служить гипертрофированный фенотипический признак; самые известные примеры – хвост павлина и рога большерогого оленя. Иштван Цахес считает, что все такие фенотипические приспособления играют двойную роль: они служат и оружием (armaments) для конкуренции в поиске партнера, и украшением (ornaments) для демонстрации привлекательности[226].

Хвост павлина очевидно создает помеху для полета, массивные оленьи рога, скорее всего, тоже доставляют много неудобств их обладателю. В этом смысле можно сказать, что процесс полового отбора, направленный на совершенствование признаков сексуальной привлекательности, в конце концов создает всевозможные нелепые и обременительные признаки, ненужные для выживания украшения, странное брачное поведение[227]. Здесь давайте вспомним артефакты религиозной культуры. Некоторые могут спросить, зачем человек тратит так много усилий и ресурсов на поддержание массивных храмовых сооружений и дорогостоящих предметов культа. Это расточительное и неадаптивное поведение, вероятно, можно тоже объяснить принципом гандикапа Захави, который говорит нам о том, что если сигнализирующий обладает достаточной расточительностью, то он демонстрирует более привлекательные признаки: как для кооперации, так и в процессе выбора партнера[228]. В целом теория сигнализирования работает в обоих направлениях. Двусторонне направленные сигналы между разными членами сообщества – это еще один способ коммуникативного обмена и, соответственно, культурной трансмиссии.

Размышляя над тем, как много различных эволюционных функций выполняют религиозные верования и практики, исследователи пришли к тому, что религия возникает в естественной истории человечества как эволюционная адаптация. С этой точки зрения религия полезна. Она снижает стресс, благоприятствует социальному сплочению, влияет на эволюционный отбор групп и индивидов, играет роль в регуляции демографических, санитарных и биоэтических вопросов и т. д. Однако как быть с тем, что не все религиозные верования и ритуалы способствуют психологическому комфорту и гарантируют социальный и моральный порядок? Многие религиозные представления, наоборот, вызывают страх и тревогу, тем более что последние составляют особенное «религиозное чувство» трепета перед священным. Кроме того, религия не всегда позитивно влияет на социальное сплочение, она зачастую становится причиной социальных конфликтов, насилия, войн. Религия энергозатратна и вряд ли может объяснить, откуда произошел мир и как он устроен[229]. Мы можем найти еще массу контрпримеров, демонстрирующих, что религия бесполезна, неадаптивна и не способствует эволюционному успеху, а иногда даже, наоборот, препятствует ему.

Противники эволюционного адаптационизма считают, что с точки зрения когнитивного развития религиозное мышление человека – эволюционный парадокс и, скорее всего, лишь «побочный продукт» (by-product) реальных адаптивных механизмов, которые изначально были сформированы для решения различных когнитивных задач. Концепция «побочного продукта» эволюции была сформулирована в эволюционной биологии в 1970‑х годах учеными Стивеном Гулдом и Ричардом Левонтином. Они хотели выйти за рамки рассмотрения природных феноменов исключительно как полезных адаптаций, будто в окружающем мире вообще нет ничего бесполезного и случайного. Гулд и Левонтин предложили архитектурную метафору антрвольта (spandrel) для тех явлений в эволюционной истории, которые не имеют адаптивного значения[230]. Антрвольт – это часть стены треугольной формы, которая образуется между дугой арки и расположенным над ней карнизом либо между двумя обрамлениями соседних арок в аркаде. Эта архитектурная деталь не выполняет никакой конструктивной функции, поэтому она зачастую служит дополнительным пространством для росписи стен[231].

Гулд и Левонтин поясняют: как антрвольты возникают в процессе возведения здания не намеренно, а скорее как побочный архитектурный элемент, так и в эволюционной истории могут быть случайно возникшие явления, которые не имеют никакого функционального предназначения. Вряд ли абсолютно каждый элемент организма или живой природы в целом должен иметь позитивное адаптивное значение. В ходе эволюционного развития организм может получить какие-то признаки, которые, напротив, будут мешать его приспособлению к среде или ее освоению.

С адаптационизмом есть проблема, которая заключается в том, что этот подход выстраивает телеологическую картину эволюционной истории, то есть представляет развитие так, будто оно совершается однонаправленно и двигается к определенной цели. Однако, как мы знаем, еще Чарльз Дарвин был против телеологической точки зрения[232]. Несмотря на это, классический эволюционизм все же следует телеологии во многом благодаря популяризации своеобразной адаптационистской позиции Альфреда Рассела Уоллеса,