Естественная религия. Религиозные верования и практики в эволюционной истории человека - Анастасия Александровна Зубковская

«лошадь или слуга из обожженной глины, захороненные в могиле могущественного человека, занимают место живых существ» – и это наводит на мысль о том, что «субституция, возможно, предшествовала пиктографии, а творчество – коммуникации». Иное искусство, связанное с «идеей образа» как репрезентации в современном смысле слова, возникло в некоторых обществах <…> в результате изменения функции[183].

Так что в отношении хоббихорсинга, набирающего популярность в наши дни, можно сказать, что, пока мы смеемся и думаем, что ребенок просто играет, когда «скачет» на воображаемой лошадке, всадник между тем действует максимально естественно, как какой-нибудь древний аристократ, вместе с которым хоронят фигурку его слуги и фигурку его лошади, чтобы они сопровождали его в мире ином. В обоих случаях мы имеем дело с репрезентацией игрушечной лошадки, которая выполняет функцию замещения настоящего животного.

Итак, несмотря на некоторую размытость термина «репрезентация», он все еще подходит для того, чтобы объяснить, как за счет имитации осуществляется культурная трансмиссия и чем, в сущности, являются представления, в том числе религиозные. Репрезентация глубинным образом оказывается основанной на способности подражать. Для целей моего исследования проще всего определить это понятие вслед за Стивеном Пинкером в широком смысле как «совокупность символов, соответствующую тому или иному аспекту мира»[184]. Репрезентации можно понимать и как единицы мышления, и в когнитивных науках они обозначаются, в частности, как ментальные репрезентации разных типов: правила, концепты, образы, аналогии и т. д.

Репрезентации, или мемы – давайте все же использовать именно этот, наиболее широко узнаваемый термин, – в процессе передачи могут трансформироваться и адаптироваться к новым условиям, за счет чего происходит культурно-эволюционное развитие. Буайе указывает, что «культурная трансмиссия[185], как и другие формы человеческой коммуникации, не сводится к загрузке понятий из одного сознания в другое»[186]. В процессе переноса мема из одного разума в другой неизбежно происходит его деформация, наподобие игры в «сломанный телефон». В таком случае трудно сказать, какова доля коллективного и индивидуального в процессе культурной эволюции. Проще говоря, проблема в том, насколько сильно подвержены те или иные мемы изменениям под влиянием индивидуального сознания. На мой взгляд, этот вопрос лежит в плоскости анализа и сопоставления типов культур: более и менее традиционных. Так, в более традиционных обществах, очевидно, мемы подвержены минимальной деформации.

Мемы распространяются и «выживают» благодаря тому, что у людей есть восприимчивость к их усвоению и передаче. Дэн Спербер предлагает рассматривать этот процесс как «культурное заражение». Он пишет: «Человеческий разум восприимчив к культурным репрезентациям так же, как человеческий организм восприимчив к болезням»[187]. В этой эпидемиологической концепции мы имеем дело с разной степенью восприимчивости мемов разными людьми. Так, вероятность того, что человек воспримет ту или иную культурную идею, повышается, если идея не вступает в противоречие с уже имеющейся у него системой представлений, или мемофондом. В этом плане неважно, выходит представление за рамки интуитивной онтологии или нет, главное, чтобы оно согласовывалось с другими убеждениями человека.

Следуя метафоре культурной эпидемии, можно сказать, что у человека есть своего рода культурный иммунитет, не позволяющий ему усваивать те представления, которые не согласуются с его картиной мира. Ранее я уже обращалась к этому объяснению в связи с проблемой Зевса и Микки Мауса. Почему люди верят в одних богов и не верят в других? Например, среднестатистическому жителю Лондона будет сложно поверить в Йемаджу, матерь человечества в религии йоруба, но с большей вероятностью он окажется верующим христианином, почитающим Деву Марию. При этом два этих представления связаны между собой, и считается, что вера в Йемаджу возникла под влиянием образа Черной Мадонны в африканском христианстве; эти две религиозные фигуры часто смешиваются в некоторых существующих культах. Интересно поразмышлять о том, разделяют ли общие верования, скажем, британский католик и эфиопский православный верующий? Даже в рамках одной конфессии можно обнаружить культурную разницу между способами исповедания какой-то религии: начиная от музыкального сопровождения богослужения, заканчивая богословскими интерпретациями догматов.

В рамках понятия «культурного иммунитета» мы можем сопоставить, например, представления ученого и проповедника. Первый с меньшей вероятностью поверит в рассказ миссионера о загробной жизни, но он может быть более открыт идее приближающегося конца света, если она согласуется с некоторыми космологическими теориями, которыми уже обладает ученый. Так в медиа появляются громкие заголовки типа «Ученые предсказали дату конца света». Религиозные и научные представления могут не только противоречить друг другу, они могут иметь и нечто общее, а также могут с легкостью трансформироваться. Мне кажется, что, несмотря на догматический и жесткий характер религиозных представлений, «живая» религиозность все же более открыта усвоению новых идей, чем, например, система научных знаний с ее строгими границами.

Однако нельзя сказать, что человек не способен усваивать что-то новое, отличающееся от его представлений. Мы иногда можем слышать истории о том, как у какого-то человека «полностью перевернулась» картина мира благодаря тому, что он открыл для себя какую-то новую, парадоксальную идею, о которой раньше просто не задумывался. Мемы и имеют свой интерес в том, чтобы закрепиться в культуре[188]. Успешность распространения мема обеспечивается его психологической привлекательностью для человека. Докинз объясняет, что, например, идея Бога так популярна, поскольку она способна дать оптимальный ответ на вопросы о смысле жизни, удовлетворить экзистенциальные потребности человека. Чем более привлекателен мем, тем больше у него шансов закрепиться в культуре. Наибольшую выживаемость показывают те представления, которые, во-первых, необычны, поскольку именно благодаря этому они хорошо запоминаются; во-вторых, мемы должны быть просты и незамысловаты.

Как объясняет Буайе:

Религиозные понятия приобретаются и используются не потому, что они хороши для людей или общества в целом либо вследствие внутренней потребности или желания обладать ими. Они приобретаются и используются потому, что ими овладеть гораздо проще, чем всеми другими[189].

Религиозная вера допускает диапазон между полюсами «теологическая корректность» и «интуитивные представления», поэтому религиозные представления удобны и просты, в то время как, например, научные идеи должны всегда проходить через двойной фильтр верификации и фальсификации. Конечно, такое теоретическое наблюдение может объяснить, почему у религиозных идей есть определенное культурно-эволюционное преимущество, но научные представления точно так же могут быть «интуитивными» и простыми.

В сущности, процесс «культурного заражения» – это коммуникативно-символический обмен. Передача культурной информации во многом зависит от когнитивных навыков собеседников, поэтому «сломанный телефон» тоже может варьироваться в зависимости от того, какие смыслы «достраивает» реципиент в коммуникации. Исследователи обращают внимание на то, что человек обладает не только способностью воспринимать культурные репрезентации, он может мыслить и сами эти процессы. Философ Джерри Фодор называл эту особенность мышления