Я трогаю войну руками - Ирина Юрьевна Бугрышева

Муслим, видимо, тоже русский. Сейчас проверим.

— Как ваш национальный суп называется, Муслим?

— Шурпа?

— Нет, с жареной бараниной.

— А, это не наш, — улыбается Муслим. — Я аварец, у нас такое не варят. Это в другой национальности.

— Табасаранцы варят. Вспомнила. Базбаш.

— Ну да. У нас только чуду пересекаются, это национальные пироги всех дагестанцев.

— Жена научилась у тебя печь чуду? — спрашиваю.

Я видела жену Муслима. По ней понятно, что она не из Дагестана. Русское лицо.

— Конечно, научилась. Что там учиться. Мы с ней десять дней встречались. А потом я говорю — или женимся, и ты моя жена, или я тебя знать не знаю. Она обалдела, конечно. Но поженились. И она быстро научилась чуду печь.

— Слушай, — говорю, — эти ваши дагестанские чуду — это, конечно, что-то. Секрет роскошной задницы, а не чуду. Они должны быть на всех рекламных проспектах и на флаге Дагестана. Мы с подругами две вещи в Дагестане делали нон-стопом — ели чуду и ходили по горам. В итоге я на себя до сих пор налюбоваться не могу.

— Ну да, — улыбается Муслим. — Если есть чуду и ходить по горам, то успех будет. В моем детстве обычно по горам ходили за овечками, за баранами, а не чтоб красивую задницу заработать. Но у вас тоже хорошо получилось.

Молчит. А после переводит тему:

— В общем, научилась моя жена печь чуду. А я перевёз её родителей из Донецка. Она у меня донецкая. Вот за её родину и воюем.

— Тебя откуда везли после ранения?

— Из Бахмута.

— В Рюмке оказывали первую помощь?

— Нет. Сказали, слишком тяжёлый. Что-то сделали там, в Бахмуте прямо, не заезжая в Рюмку, и отправили в аэропорт прямиком. Чтоб уже спасали здесь.

— Спасибо им, что спасли.

— Спасибо, да, — кивает Муслим.

Дышит.

— Как ты? — говорю, заканчивая массаж.

— Спасибо, — кивает Муслим. — Хорошо. Отпускает.

Муслим осторожничает со мной. С моей коллегой Женей пару дней назад он был более откровенен. И даже пригласил её в ресторан. Праздновать его выздоровление. Когда всё закончится.

— Жена не заревнует? — уточнила Женя.

— Нет, — сказал Муслим, — жена не будет против. Как она может быть против? Она же видит, что вы для меня делаете.

— Как нога, которая после операции?

— Знаешь поговорку: «Как два пальца об асфальт?». Это теперь про меня. У меня там ровно два пальца и осталось. Всё нормально. Не дёргает. Спасибо вам.

Я киваю Муслиму. Я знаю правду. Ту правду, которую он не стесняется говорить Жене. Муслим знает её на неделю дольше меня. И доверяет ей больше, когда говорит: «Жень. Буду требовать ампутации. Я на эту ногу всё равно наступить не могу. Страшные боли. Пусть ампутируют. А там — научусь ходить на протезе, и обратно. К парням».

* * *

Я мою руки. И перехожу к Павлу. Вероника работает с Евгением.

Павел ранен год назад. В апреле. Две дочки у него. Смешные бусины с косичками в разные стороны.

Осколки прилетели в оба колена. С тех пор Павел больше не вставал на ноги. Не заживает рана в одном колене. Сочится лимфа из шва.

А импланты можно ставить, когда всё затянется.

— Устал? — спрашиваю.

Он нехотя кивает:

— Если честно, да.

И тут же останавливается. Вспоминает: у него внутри есть всё, чтоб выстоять. Мы с Муслимом громко обсуждали Валигуллу. И его принципы.

— Знаешь, — говорит Павел. — Я из Оренбурга. Там вроде всё хорошо. Пока спокойно. А родители под Оренбургом. И их уже топит. Наводнение. Эвакуация. А я тут. И ничем не могу помочь.

— Закрывай глаза, — говорю я. — Чтобы ты не напрягался от боли, когда видишь, что я делаю. И вот сейчас не думай ни о чём. Если сможешь. А лучше — думай о чём-то хорошем. Что дочки рядом. И надо бы им косы заплести. Но необязательно.

Павел послушно закрывает глаза. Я расслабляю его тело.

— Мне, правда, с закрытыми глазами легче, — говорит Павел.

И спустя пару минут, кажется, засыпает. Дыхание ровное. Глубокое.

Я работаю с ногами, на которых Павел не стоял больше года. Они потеряли мышцы и силу. Но всё вернётся. Всё обязательно вернётся. Просто надо жить дальше. Делать, что должно. Верить в Победу. И всё вернётся.

* * *

Евгений рассказывает Веронике свою историю. Я смотрю на него и понимаю — обошлось. Руки-ноги на месте. Левая нога переломана в голени в двух местах. Срастётся. Будет лучше прежнего.

— Я из Крыма, — говорит Евгений. — Десять лет в браке. Когда увидел, как по Крыму летят ракеты — в ту сторону, где была жена, не смог оставаться дома. Сказал себе — буду защищать свою женщину. Не смогу быть в стороне. Подписал контракт, вернулся, а жены нет. Дом пуст. Вещей тоже нет. Жена объявила бойкот и с тех пор не разговаривала. Я не знаю, что случилось. Что именно её ранило. С чем она не смогла смириться. Через четыре дня я ушёл на войну. Защищать ту, которая отвернулась. Знал, куда иду. Служил в МЧС. Всё понимал. Через месяц ранило. Легко отделался. Конечно, предстоит реабилитация, но смотрю на других и понимаю: мне повезло. Вот только, как жить теперь, непонятно. Когда уходил «за ленточку», думал: бывает, вспылила, мало ли. Но там, на передке, чувства обострены. Я всё переосмыслил: там понимаешь, что предательству нет места. С этим невозможно жить. Она меня предала. Я теперь сам не смогу ей доверять и спасать брак не буду. На днях подаю на развод.

Вероника молчит. Работает с раненой ногой. И я молчу. Хоть и слышу весь разговор.

Колеса в моей голове отстукивают свой ритм: делай, что должно, будь, что будет, — вместе победим, вариантов нет.

Делай, что должно, будь, что будет, — вместе победим.

Я делаю, что должно. Мы идём с Вероникой домой и молчим. Будь, что будет. Вместе победим.

20 марта 2024 года

Вячеслав

Больше года мы здоровались кивком. Я видела бейдж на халате: «Татиана, сестра милосердия». Косынка, улыбка, смирение.

Я работала с бойцами — она выносила мусор, наливала бойцам чай, а потом выносила судна и утки.

Я работала с бойцами. И Таня была где-то рядом всё время.

Сегодня она обратилась ко мне:

— Послушай. Можно посоветоваться насчёт поясницы?

— Что тут советоваться? — говорю. — Найди палату, где есть свободная койка, я приду и всё сделаю.

— Соседняя, семнадцатая, — сказала Таня. — Там