Жизнь в белых перчатках - Керри Махер

Мать встала, подошла к окну и остановилась там спиной к дочери и зятю.

— Я даже умудрился не отдавить тебе ноги, — сказал Ренье, явно напрашиваясь на следующий комплимент.

— И не только это, ты был великолепен, — с теплой улыбкой проговорила Грейс то, что ей полагалось сказать, и чувствуя, как в памяти стирается вся радость от танца.

— Мороженое собственного приготовления тоже оказалось настоящим хитом, — добавила Маргарет, по-прежнему стоя у окна. — Дети никак не могли им наесться.

Грейс засмеялась, благодарная за поддержку.

— Я так рада, что Ренье велел сделать в два раза больше мороженого, чем сперва планировалось!

Это распоряжение дала поварам она, но что значит истина по сравнению с миром, воцарившимся во дворце?

Князь улыбнулся, будто вспомнив, как отличился, сообразив про мороженое, и отсутствующе похлопал жену по ноге. Несколько секунд все трое молчали, а потом Ренье спросил:

— Маргарет, как дела с борьбой Келла за пост мэра?

Мать Грейс резко втянула в себя воздух, повернулась к сидящим на диване и напряженным голосом ответила:

— Она пока что на самых ранних стадиях.

Грейс адресовала мужу взгляд, означавший: «Я расскажу тебе об этом, когда мы будем наедине», и тот, вняв, оставил эту тему, а она снова порадовалась, что так удачно потешила его эго. Иначе разговор с матерью мог принять кошмарный оборот.

Гораздо позже, после оглушительного, но зрелищного фейерверка и нескольких обязательных кругов по танцполу — сплошь в вальсах, гораздо менее выразительных, чем кадриль, Ренье спросил:

— Почему твоя мать так сердита на Келла?

Любимые серьги в виде перышек, украшенные жемчугом и бриллиантами, звякнули о тонкое фарфоровое блюдечко, где хранились самые любезные сердцу Грейс украшения. Она ответила:

— Ну, знаешь, с тех пор как Келл разъехался с женой, он носится по всей Филадельфии кругами, будто сумасшедший.

Жена Келла, Мэри, вполне закономерно дала ему отставку уже добрых пять лет назад, и все надеялись, что он подустанет распутничать. Но Пегги, выпив слишком много коктейлей на крестинах, как-то сказала Грейс по телефону, что все стало только хуже. «А еще все эти слухи, что его последняя пассия — на самом деле мужчина, переодетый женщиной». Однако посвящать сегодня Ренье в это Грейс не намеревалась, поэтому сказала:

— И мать вне себя от того, что он никак не одумается, хотя на кону стоит его политическая карьера. Она полагала, что он спохватится ради сохранения доброго имени Келли, но этого не произошло, и теперь она надеется на повышение ставок. Мол, ради большой должности он опомнится. Но он не опомнился. Пока что.

Грейс всем сердцем сочувствовала брату. Если Келл — гей, то ему сейчас приходится очень непросто: ведь он уже женат, у него шестеро детей и несчастная, вымотанная жена. Лучше, как дядя Джордж, сразу выбрать свой путь в жизни, чем запутывать дело, притворяясь кем-то, кем на самом деле не являешься. Однако даже в Голливуде, где народ совсем не такой нетерпимый, как в Филадельфии, очень многие мужчины считали, что должны жениться и делать то, чего от них ожидают.

Келл всю жизнь делал все, чтобы соответствовать отцовским ожиданиям, — Хенли, Олимпиада, менеджмент фирмы «Келли. Кирпичные работы», — но Джону Б. Келли-старшему все было мало. Две победы в Хенли для него недостаточно хороши, что уж говорить о бронзовой олимпийской медали. До поры до времени Грейс завидовала похвалам, которые отец расточал в адрес Келла, но потом осознала, какую цену платит за это брат, — ему приходилось постоянно добиваться чего-то большего, большего, большего. Ей стало ясно, что они с Келлом не слишком-то отличаются, с одинаковой свирепой настойчивостью преследуя свои цели в надежде заслужить отцовское восхищение. Грейс гадала, почему же тогда жизнь Келла разваливается на части так, что это очевидно всякому, а ее собственные кризисы никому не видны. Откуда взялось подобное различие?

Когда она втирала в кисти рук густой крем на основе масла ши, сзади подошел Ренье и поставил перед ней черную бархатную коробочку. Грейс, сидевшая перед зеркалом, стоящим на туалетном столике, подняла взгляд на его отражение и произнесла:

— Это было необязательно.

— Нет, обязательно, — улыбнулся он.

Дыхание перехватило, горло сжал спазм. А ее-то весь день одолевали злые мысли про мужа! Она открыла рот, намереваясь что-нибудь сказать, но Ренье не дал ей такой возможности. Он склонился к столику и побарабанил пальцем по коробочке:

— Открой.

Крышка открылась с мягким хлопком, и под ней обнаружился тонкий серебряный браслет с двумя подвесками: ковбойским сапожком и числом двадцать пять. Обернувшись к мужу, Грейс воскликнула:

— Ренье, он прекрасен! Спасибо!

— Понятно, что ты в любой момент можешь пойти в «Картье», — сказал Ренье, — но там врядли найдется что-нибудь из настоящего техасского серебра.

Грейс покачала головой и сглотнула, чтобы справиться с подступающими эмоциями. Подобные ситуации сбивали с толку: просто радоваться подарку не удавалось, ведь моменты вроде этого можно было пересчитать по пальцам, и они не имели никакого отношения к ее повседневной жизни. Потом в ней поднялось чувство вины за то, что про себя она постоянно критиковала мужа. А еще этот неизменный, приводящий в отчаяние вопрос: кто он, настоящий Ренье? Тот, кто осыпает ее комплиментами и подарками? Или тот, кто постоянно чем-то недоволен? Казалось невероятным, что это один и тот же человек.

Она вытащила браслет из коробочки и надела на руку. Подвески весело звякнули. Грейс коснулась щеки мужа и поцеловала его:

— Спасибо. Лучшего подарка и вообразить нельзя.

Он тоже поцеловал ее, тепло, но сухо, и вернулся в их широкую кровать, с каждой стороны от которой на тумбочках лежали стопки книг, журналов и стояли полупустые стаканы с водой. Грейс задумалась, действительно ли она собирается прожить всю оставшуюся жизнь в этом браке, с мужчиной, который, похоже, считает, что браслет может заменить любовь, истинную любовь. Она жаждала того понимания, на которое Ренье вроде бы был способен… увы, много лет назад. Ей хотелось, чтобы он сказал по-настоящему искренне: «Я люблю тебя, моя милая Грейс. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Что сделает тебя счастливой?»

Ей было сорок четыре года, и она чувствовала себя молодой. Встречая на улице интересного мужчину, она ловила себя на том, что внутри шевелится вожделение, — но и только, без всяких попыток что-то предпринять по этому поводу. А когда Грейс смотрела фильмы, особенно снятые Хичкоком или с Одри Хепбёрн, которая где-то на полгода старше ее, в груди вздымалась такая зависть, что, казалось, ребра вот-вот в буквальном смысле треснут под ее давлением.

Грейс легла в постель. Ренье расположился там с журналом