Жизнь в белых перчатках - Керри Махер

— Везло же тебе!

Страницы мелькали. Дочь просто не могла читать так быстро. Она хоть картинки-то успевает разглядеть?

— Везло, ты права. Мне очень не по себе от того, какой жизнью тебе приходится жить, Каролина. Правда. Позволь мне помочь тебе, защитив тебя.

— Мам, мне не нужна защита.

«Еще как нужна!» — подумала Грейс.

— Мне была нужна в твоем возрасте, — сказала она, надеясь помочь делу, переведя разговор на себя. — Родители постоянно присылали мне в компаньонки Пегги или Лизанну, и мне это нравилось.

Это было правдой, во всяком случае отчасти. Ей действительно нравилось общество сестер. Но ей не нравилась убежденность родителей в том, что ей нужна помощь, и поэтому занимать теперь такую же позицию по отношению к собственной дочери было особенно трудно. Она прекрасно понимала, каково это — хотеть свободы, не сомневаясь в собственной способности с этой свободой справиться. Проблема заключалась в том, что родители продолжали относиться к Грейс как к несмышленышу, когда она уже доказала, что может жить самостоятельно — зарабатывать себе на жизнь, платить за квартиру, покупать одежду и все остальное. Повторять эту ошибку со своими девочками она не собиралась, но Каролина отнюдь не была такой же самостоятельной. Глядя на нее, Грейс видела малышку, которая до сих пор сутулится за столом, хнычет, добиваясь своего, и тратит слишком много денег на Елисейских Полях. Может, это ее вина в том, что дочь стала такой избалованной, во всяком случае по отношению к деньгам, — небеса ведают, что она не была таким прижимистым родителем, как Маргарет и Джон Келли, а все потому, что шопинг был одним из немногих способов смягчить сердце дочери. Суть, однако, заключалась в том, что Грейс просто не могла допустить, чтобы Каролина жила одна, как она сама в этом возрасте.

О, как бы ей хотелось, чтобы в Париже все было как в «Барбизоне»: строгие правила относительно визитов джентльменов и комендантский час! В школе Святой Марии идеальными козлами отпущения были монахини и строгие учителя. Грейс трусливо пряталась от возмущения дочери за школьными правилами, втайне им радуясь. Когда она предложила Ренье найти в Париже пансион вроде «Барбизона», тот фыркнул:

— Каролина не какая-нибудь девица из семьи среднего класса, которая учится на секретаршу, Грейс.

— Как и я! — огрызнулась в ответ Грейс.

Во время этой ссоры, особенно неприятной, забылось все их единение, возникшее во время серебряного юбилея.

— Я предупреждал тебя снова и снова, — сказал тогда Ренье, — но ты никогда ко мне не прислушивалась, Если Каролина сорвется с цепи, тебе будет некого винить, кроме себя. Ты должна вести себя с ней так же, как я с Альбером. Оставайся твердой и последовательной, и все будет хорошо.

Грейс почувствовала, как в груди вспыхнул гнев, горячий и мятежный, не смогла сдержаться и ляпнула:

— Спасибо, доктор Спок!

— Ну вот, как всегда, — буркнул Ренье, тон которого стал резким и раздраженным. — Ты вообще не способна переносить критику и бросаешься на каждого, чье мнение не совпадает с твоим.

Она едва не закатила глаза. Ей всю жизнь приходилось выслушивать наставления и критику: от учителей актерского мастерства, режиссеров, даже от коллег по цеху. Ей даже нравилась обратная связь — в тех случаях, когда она бывала полезной. А не нравилось ей, когда муж, который должен быть равноправным партнером, обращается с ней, словно… с кем-то менее значительным. Хотя, конечно, в сравнении с ним она таковой и была. Ей не довелось родиться принцессой, герцогиней или графиней. Она была дочерью каменщика из Филадельфии. «Лучше подумать об этом в другой раз, — сказала себе Грейс. — Сейчас перед тобой твоя дочь».

— Я готова, мама, — заявила Каролина, роняя журнал на пол и садясь прямо. Она подалась вперед, уперлась локтями в колени и добавила: — Папа считает, что я уже достаточно взрослая. Он в меня верит.

У Грейс перехватило дыхание. Это было очень похоже на Ренье — подбадривать Каролину словами о том, как он ее любит и верит в нее. Он всегда использовал при этом первое лицо единственного числа. Слишком много времени ушло у Грейс на то, чтобы осознать разницу и оценить эффект одного-единственного малюсенького местоимения. J’adore, je te fais confiance[17], и никогда Nous adorons, on te fais confiance[18]. Как будто только он любит детей! Грейс же всегда старалась выступать с мужем единым фронтом и говорить «мы», «нам», «наш». Она пришла в ярость оттого, что Ренье переложил на нее этот неприятный разговор, потому что, как он сказал: «Это ты этого хочешь».

— Мы с твоим отцом довольно долго обсуждали данный вопрос и сошлись на том, что совсем одна жить ты не можешь, — ровным тоном сказала Грейс Каролине, потому что так оно и было. — Вопрос в том, с кем тебе жить. Со мной и Стефи, тут, в этом доме, или… в другом месте.

С «другим местом» все обстояло непросто. Что это за место? Ренье предложил, чтобы Каролина жила с друзьями семьи — Корветтами, у которых был славный дом совсем неподалеку от лицея. Грейс подозревала, что Ренье не хочет, чтобы его жена вместе с дочерями жила в Париже, в первую очередь из-за жены, а не из-за Каролины.

— Как это будет выглядеть? — спросил он. — Моя супруга удирает от своих подданных и мужа в Париж?

Грейс заверила, что они с девочками будут приезжать во дворец каждые выходные. Ренье сказал, что подумает, а она все никак не могла поверить, что ждет разрешения мужа на то, чтобы что-то сделать. Сразу всколыхнулись удушающие воспоминания юности обо всех ситуациях, когда ей нужно было разрешение сделать что-то для себя важное. Например, начать работу в ресторане «Чаттербокс» в Оушен-Сити, поехать учиться в Академию, вернуться в Нью-Йорк после расставания с Доном. А когда разрешений от родителей уже не требовалось, их место заняла компания «Эм Джи Эм». Да наступит ли хоть когда-нибудь время, когда ей не нужно будет ни у кого просить разрешения на то, что ей нравится?! Этот вопрос ошеломил ее.

— Только больше никаких монастырей! — взмолилась Каролина.

— Хорошо, — кивнула Грейс. В голосе дочери ей слышалось собственное отчаяние, и на миг она даже позавидовала подростку-Каролине, которой разрешено выражать свою досаду способами, недозволенными взрослой женщине вроде нее самой. — Хотя тебе, похоже, нравилось в школе Святой Марии, пусть она и при монастыре, — с ободряющей улыбкой рискнула сказать она. — У