Творчество - Павел Владимирович Виноградов

о революции — не социальной, конечно, но о той, которая происходит в сознании и побуждает человека разрушать все устои и ломать «скрепы» в погоне за безумной мечтой. Можно назвать её «любовью», «белым кораблём с алыми парусами» или «торжеством коммунизма под красными знамёнами» — суть не изменится. В любом случае герои «Парусов» — плоть от плоти «пламенных революционеров» ХХ века, мечтателей об идеальном мире, писавших вдохновенные стихи между расстрелами «контры»…

Безусловно, эсер-подпольщик Александр Гриневский разделял революционные идеалы — по крайней мере, в первой половине своей жизни. По поводу второй половины есть сомнения, однако, вероятно, к героям своей феерии он относился положительно. Но кто эти герои?.. Вот Ассоль — дочь человека, который ведь и правда своим бездействием покусился на жизнь местного лавочника. Да, тот был очень плохим человеком, из-за которого умерла мать Ассоль, и да, понять Лонгрена можно. Но ведь очевидно и его преступление.

Ладно, пусть для бывшего политического экстремиста Грина месть и убийство — это хорошо и достойно. Но посмотрим на поведение папаши в дальнейшем. Вместо того, чтобы выяснить у местного «фольклориста» Эгля, с какими намерениями он подкатывал в лесу к маленькой девочке, внушая ей яркие, но беспочвенные фантазии, Лонгрен поощряет уверенность дочери в том, что они сбудутся. И та безвольно плывёт по течению в ожидании алых парусов. А ещё я уверен, что вытерпеть притеснения и глумление сограждан ей помогает надежда расплатиться с ними когда-нибудь — когда её корабль наконец прибудет. Она же усвоила от папы, что месть — это хорошо, хоть и ждать её иногда нужно долго… Эта Ассоль не «корабельная», а «пассивно-агрессивная».

Правда, ничего бы она не дождалась, не случись в этом авторском мире Грэя — парня ей под стать. Своенравный юнец, наплевавшей на традиции своей семьи, бежавший из дома, а позже растративший её капитал и занимающийся, скорее всего, контрабандой. Ему кажется, что он с первого взгляда влюбился в спящую девушку, и он проворачивает трюк с алыми парусами — просто чтобы впечатлить своей предмет.

Автор оставляет за рамками повести вопрос, сколько эта выходка стоила и насколько сильно Грэй подставил ею своих матросов и, вероятно, компаньонов. Но девицу он, конечно, получил. Правда, повесть оборвана на кульминации и мы можем лишь пытаться представить, что будет дальше: когда непрочные шёлковые паруса в клочья порвет ветер, а «вечно ожидающая» Ассоль поймёт, что её любимый вовсе не принц, а не слишком богатый судовладелец с долгами и озлобленной командой. Думаю, тогда её агрессивность перестанет быть пассивной… Да и самому Грэю надолго ли хватит восторга и влюблённости? Как скоро он осознает, что зря выпил фамильное вино, которое следовало выпить в раю — ведь это вовсе не рай, а нечто противоположное.

Только не надо возражать, что это сказка. Нет, это даже не фэнтези — в отличие от той же «Бегущей по волнам». Такую историю вполне можно вывести из фантастической «Гринландии» в реальный мир, только там она выглядела бы не столь умилительно… И Грин не мог этого не понимать: он прекрасно знал боль и грязь жизни — чтобы уяснить это, достаточно прочитать его «Автобиографию». Меня вообще не покидает подозрение, что он вовсе не так уж восторженно относился к героям своей феерии. И что её ГГ — с одной стороны некий антипод автора (грин — зелёный, грей — серый), а с другой — отсылка к «Портрету Дориана Грея» Оскара Уайльда, где портрет прекрасного юноши старится и искажается вместо оригинала, девиантного негодяя. Только «портрет» гриновского Грэя наоборот — сама феерия, в которой тот вечно юн, прекрасен и благороден. Но каким бы он стал в жизни?..

Однако мне не хотелось бы создать впечатление, что я стремлюсь как-то опустить или принизить Грина и его творчество. Совсем нет: я считаю его одним из великих русских писателей XX века, а в юности просто его боготворил. Но он писал именно то, что писал.

Юкио Мисима — зачарованный смертью дьявол

Даже для парадоксального с точки зрения европейцев японского мышления Юкио Мисима выламывается из ряда писателей Страны восходящего солнца.

Не только современных ему, вроде его учителя Кавабаты Ясунари, отодвинувшего Мисиму от Нобелевки, но и давних, ещё не затронутых влиянием мировой литературы. Хотя, с другой стороны, в прозе Мисимы вся литературная традиция Ямато на месте: от красиво опадающей сакуры до смертоносного блеска меча. Упоённое любование эфемерным великолепием мира, и страстное желание великолепие это разрушить, отражённое в самом значительном романе Мисимы «Золотой храм».

Он записывал свой псевдоним иероглифами, которые можно прочитать ещё и как «Зачарованный смертью дьявол», и действительно был поистине одержим смертью. Этой темой наполнена вся японская культура, но в прозе Мисимы она особенно очевидна — наряду с чисто японским преклонением перед красотой жизни, природы, культуры…

С другой стороны, настрой его произведений вполне может быть сопоставим с классической русской литературой, пристально изучавшей состояния человеческой души и её соотношение с трансцендентной бесконечностью. Иногда Мисиму вообще хочется назвать «японским Достоевским», только это Достоевский не от христианства, а от дзен-буддизма. Со всеми вытекающими.

И его патриотизм, и жертвенность, и готовность положить жизнь на благо родины — всё это нам тоже знакомо по русской литературе. Но… чувствуется в нём и некоторая истеричность, нервозность. Может быть, вызваны они детскими комплексами неполноценности болезненного и хилого мальчика, рождённого в знатной самурайской семье (его дед, кстати, некоторое время был губернатором Сахалина, японцами именуемого Карафуто), мучительно пытающегося стать сильным мужчиной-воином. Отсюда, вероятно, и искажение сексуального влечения, что стало темой его первого нашумевшего романа «Исповедь маски».

Забравшись на самый Олимп современной японской литературы уже при жизни, он, как мне кажется, до конца не определился, кем является: великим писателем Японии или её верным самураем, гибнущим в безнадёжной битве. И ведь не надо забывать, что жил он в стране, потерпевшей страшное военное поражение и фактически оккупированной…

Всё разрешилось в 1970 году, во время устроенного им «путча», выглядевшего как художественный перформанс и, кажется, затеянного лишь затем, чтобы его лидер красиво совершил сеппуку — словно герой его новеллы «Патриотизм». Мне кажется, он умер счастливым: зная, что останется в памяти соотечественников как потерпевший поражение и героически погибший герой — любимый японский персонаж. А писатель в нём знал, что навсегда останется и в истории мировой литературы.

Беседы с Еленой Чудиновой

«Мы должны вспомнить, что мы — христиане»

Интервью с автором романа «Мечеть Парижской Богоматери»

…Все