Товарищество на вере. Памяти Инны Натановны Соловьевой - Анатолий Смелянский

Не расширится ли натиск к диктатуре? И к какой диктатуре? Во что выльется большевизм? Замрет ли анархизм? Солдатская вакханалия. Разыгравшиеся аппетиты рабочих классов. Забастовки. Куда пойдет продовольственная разруха? Реквизиции помещений. Топливо, хлеб и сахар. Дождь денежных бумаг. Будет ли пир во время чумы или люди съежатся сдержанностью капиталистов?» И дальше, самое личное, самое выстраданное для Н.‑Д.: «И какую роль в гражданской жизни играют театры, искусство, деятели его? Что мы из себя представляем, хорошо оплачиваемые таланты: буржуазию или счастливых пролетариев? Или менестрели, слуги граждан и сеньорий? Жонглеры, жакюлаторы, кормящиеся подачками всех, кто нас желает слушать».

Таких документов, меняющих само представление о «жизнестроении» Н.‑Д., – не единицы, а десятки, если не сотни. И рядом, встык – те самые мелочи и подробности, которые часто оказываются решающими в понимании человека. «Всесильный бог деталей»? Вот именно. Ну конечно же, можно пропустить письмо московскому градоначальнику, в котором директор МХТ вежливо объясняет, что не следует забирать бесплатно места для агентов, потому что во время спектакля никакие противозаконные действия в МХТ не происходят, и пусть сыщики занимаются своими делами в антрактах. Но как это передает характер того замечательного учреждения, которое создавал Н.‑Д.! Так же как случайно оброненное замечание в письме к О. С. Бокшанской (это уже из Голливуда), где Н.‑Д. удивляется, какое значение стали в советском МХАТе придавать визитам кремлевских вождей. «Сталин и Бухарин в восторге от „Дяди Вани“… Сталин и Молотов восхищались „Мудрецом“… Если надо как-нибудь оправдать присутствие в репертуаре этой – извините – ветоши, то лучше просто актерским мастерством. Вообще же высшие власти – те из них, которые не стоят около самого искусства, – всегда любили и хвалили то, что уже любила большая публика и что уже перестали любить передовые вожаки театра. Когда мы были этими передовыми вожаками, мы знали цену похвалам тогдашних наших высокопоставленных гостей. Мы были благодарны за то, что их похвалы в известной степени обеспечивали наше существование, но мы ими не пользовались для руководства».

Составитель «не избранного» не останавливается лишь на благородных нотах. «Начали читать, так читайте всё». И стараются читать «всё». В 1927 году, когда писалось это письмо О. С. Бокшанской, Н.‑Д. вполне традиционен в своем дистанцировании от власти. А через несколько лет, в другой своей жизни, он без малейшего сомнения использует в письме к Сталину слово «покровитель», как будто это пишет не друг Чехова и убежденный либерал, а драматург мольеровской эпохи, испрашивающий королевской милости (кстати, слово «милость» тоже входит в словарь Н.‑Д. конца 30‑х). «Если можно, дорогой наш покровитель, если это не угрожает, – помогите вернуть его». «Его» – это мхатовского режиссера Василия Григорьевича Сахновского. И как тут не использовать терминологию вассала, если надо спасти человека. И какой верой в свою силу и влияние надо обладать, чтобы прошение возымело действие (а оно возымело: буквально через два дня «покровитель» разрешил Василию Григорьевичу покинуть казахстанскую ссылку).

Новый Н.‑Д. в своих письмах не застегнут на все пуговицы, как положено на парадном портрете. Не парадный портрет является целью. Герою многое разрешено на этот раз. Ему даже разрешено поболтать со своей женой Екатериной Николаевной, поболтать свободно и совершенно безответственно. С точки зрения «парадного портрета» – опасное решение. С точки зрения портрета исторического – решение принципиальное. Кому-то будет неприятно читать похвальные самоаттестации Н.‑Д. (этот сильный человек в похвале страшно нуждался и иногда, не дождавшись чужого слова, занимался наивным самовосхвалением, проще говоря, хвастался). Еще более неприятными для кого-то окажутся некоторые «домашние» оценки, которые даются К. С-у. В какие-то минуты театральной жизни Н.‑Д. считает его чистым самодуром, невежественным любителем, недостойным того великого дела, которое только он, умудренный строитель театра, знает, как вести. Но зато когда в этих же домашних письмах, не предназначенных для чужого глаза, он восхищается К. С-ом, обнаруживает в своей душе неубитое чувство любви и даже восторга перед его творческим гением, то эти признания, которых, честно говоря, уже совсем не ждешь, стоят дороже, чем десятки иных заверений в любви и преданности, сделанных Н.‑Д. в письмах ответственных и хорошо обдуманных.

Открывать новое время как новую пьесу. Понимать предлагаемые обстоятельства этого времени и действовать в соответствии с ними. При этом ни в коем случае не терять самоуважения, которое покоится на каких-то давно выношенных основаниях. Новое издание писем Н.‑Д. имеет дело с человеком, который умел и часто любил себя формулировать, анализировать, препарировать. Самое интересное в этом огромном массиве писем, многостраничных исповедей, инвектив, признаний, отповедей, писем отправленных и не отправленных, разорванных, но сохраненных для потомков, самое интересное тут следить за тем, что происходит с человеком, которому кажется, что он знает про себя все. Какие внутренние оправдания такой человек находит для каждого своего нового перевоплощения. Как формулирует свое поведение в любой ситуации, на любом историческом переходе и сломе, как оправдывает себя, глядя в то самое историческое зеркало.

Полнота архива использована именно для того, чтобы раскрыть сам процесс жизнестроения, когда человек «кусками вырывает самого себя» (одно из многих признаний Н.‑Д.). Поиск нужного слова, тот или иной эпитет, примененный в той или иной ситуации, – все оказывается существенным в этом непредсказуемом портретировании, которое каждый день складывает сама жизнь человека. Ну вот, скажем, совсем мелочь. В начале 1928 года Н.‑Д. вернулся в Советскую Россию из Голливуда, где он пробыл около двух лет, вернулся в иную страну, которую надо заново изучать. Как здесь общаются, как адресуются к начальнику, как подписывают письма? Он изучает советский язык тщательно и прилежно. Он хочет быть, как всегда, первым учеником. Обращается он к Леопольду Авербаху, руководителю РАПП, воспитаннику Льва Троцкого. Письмо ничтожное по содержанию, и можно было бы его запросто опустить. Но вот в конце письмеца Владимир Иванович выводит привычное для человека его поколения и воспитания: «Готовый к услугам». Выводит автоматически, а потом эту ритуальную формулу зачеркивает и использует ту, что принята в новой стране: «С товарищеским приветом». В этот момент я, читатель этого письма, где в угловые скобки взято «всегда готовый к услугам», физически, чувственно начинаю понимать, что это значит – открывать новое время как новую пьесу.

Идеологическая закваска. Сколько раз Н.‑Д. поминает ее как одну из внутренних опор своей личности. Что эта «закваска» значила в реальной жизни Н.‑Д., в реальном движении МХАТа СССР в сторону театра «горьковского мироощущения»? Вспоминаю В. Я. Виленкина, который пытался мне объяснить, что Н.‑Д. был не сталинистом, а сталинцем. Окунувшись в архивное море, теперь понимаю стилистическую тонкость. «Сталинец» – это не просто покорный илот,