Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

моей кузине Парангон понадобилось отправиться в Париж. Она предложила мне взять на себя управление ее хозяйством. По невинности своей я переоценила свои силы. Я не страшилась опасности просто потому, что еще не ведала о ней.

Итак, я заменила кузину. Ее муж, хоть человек и не такой уж обаятельный, все же был крайне опасен для девушки моего темперамента. Ему было лет тридцать шесть, это годы полной зрелости; он неглуп, у него светские манеры, необузданное влечение к женщинам и мировоззрение, отлично оправдывающее любой разврат. Вот в руки какого человека попала неопытная девушка, достаточно привлекательная, чтобы возникло желание погубить ее; а в глубине ее сердца вдобавок притаился враг, готовый предательски сдать крепость при первой же атаке.

Будь я даже настороже, первое время мне ничего не грозило; но я была доверчива и советы кузины, данные ею мне перед отъездом, я сочла пустыми страхами молодой женщины, которая слывет в обществе недотрогой. К тому же и возраст ее — она всего лишь на год старше меня — препятствовал мне относиться с особым доверием к ее словам. Увы, тогда еще я не понимала, сколь различны бывают два человека, с виду схожие, когда один из них силен духом и привержен добродетели, а у другого этих качеств нет.

Месяца через полтора господин Парангон стал проводить возле меня больше времени; речи его были любезны, иной раз лестны; он старался разжечь огонь, тлевший во мне, и с этой целью стал давать мне читать книги с описанием любовных похождений: «Могилу Философии», «Софу»{7}, несколько романов госпожи де Вильдье{8}, в которых говорится о замужних женщинах, поощряющих речи и поступки своих поклонников; в конце концов он совсем развратил мое сердце и ум. Но этого было еще недостаточно, чтобы восторжествовать над моей добродетелью и одолеть взгляды, внушенные хорошим воспитанием. Желая подорвать и то и другое, он стал давать мне сочинения безбожные. Первым из них оказалась «Д.» господина де В***{9}, тогда только что вышедшая в свет... Трудно было бы выбрать более приятный яд; эта поэма — безусловно, шедевр подобного жанра и она сначала очаровала меня прелестью стихов, а под конец внушила мне презрение к святым истинам Церкви. На подмогу этой опасной книжке явились «Разоблаченное христианство», «Обед у графа де Буленвилье», «Священная зараза», «Опыт о предрассудках», «Болингброк», «Письма о чудесах», «Исповедание веры деистов» и некоторые другие в том же духе{10}. Господин Парангон говорил, что просвещает меня, а сам старался растлить мое сердце и мне стало казаться, что пагубное начало, заключающееся в этих книгах, и есть истина. Он нарочно давал мне самые какие ни на есть мерзкие книги, вдохновленные похотью. Раньше я не подозревала, что существуют дурные книги, поэтому я доверчиво брала все, что он мне предлагал, и читала эти сочинения сначала из любопытства, затем потому, что они стали мне нравиться, а в конце концов я даже сама стала их выпрашивать.

Теперь господин Парангон решил, что может приступить к кое-каким беседам. Первые дни я отвечала на эти попытки так, как они того заслуживали; развращенность моя была еще, так сказать, только теоретической, а на деле я была столь же скромной, как и раньше. Но добродетель, лишенная твердой основы, долго не устоит; незаметно для себя, я привыкла выслушивать его речи (куда более сдержанные, чем то, что я читала в книгах). А как только коварный враг моей добродетели убедился, что слух мой уже нецеломудрен, ибо целомудрия не осталось и в моем сердце, он решил, что может безнаказанно атаковать меня и с других сторон. Мне хотелось бы, чтобы этот рассказ пошел на пользу девушкам и чтобы он, если возможно, был предан гласности; я охотно напечатала бы его, прикрывшись вымышленным именем. Когда господин Парангон убедился, что я терплю его речи, он приступил к действиям. Сначала все ограничивалось несколько вольными шутками, но постепенно он позволял себе все больше и больше, в расчете распалить мою чувственность и вооружить ее против колеблющейся добродетели. К этому добавлялись похвалы, которые одновременно и льстили моему самолюбию, и внушали мне сочувствие к тем мукам, которые причиняли мои несравненные прелести.

Трудно допустить, что девушка моего возраста, с моим темпераментом, с моей внешностью могла выдержать столь хитро подготовленное нападение. Некоторое время я, однако, не сдавалась; потом стала уступать, но лишь понемногу — то одну вольность стерплю, то другую, вплоть до весьма решительных. Так продолжалось довольно долго; сердце мое было развращено, мне самой хотелось преодолеть последнюю преграду, однако страх удерживал меня; я понимала, что могло стать плодом отношений еще более интимных, чем те, которые уже существовали между нами, и одна мысль об этой опасности приводила меня в трепет. Пока я не ссылалась на эту причину, он хоть и настаивал, но все же считался с тем, что он называл «моей щепетильностью», но стоило мне только сказать о боязни последствий — и я погибла. Выставлять этот слабый довод в качестве защиты — пожалуй, величайшая неосторожность, какую может допустить девушка. Действительно, как только стала известна причина моего сопротивления и выяснилось, что добродетель моя тут ни при чем, так начались разговоры о том, каким образом можно избежать того, что меня страшит. Он, правда, не предлагал мне тех способов, которые опасны для жизни и от которых я пришла бы в негодование; речь шла о другом, и я имела глупость, или, вернее, низость уступить. Я не пытаюсь смягчить свою вину, ссылаясь на то, что он применил насилие, хотя так оно и было; в дальнейшем-то ведь я соглашалась.

Но вскоре я заметила, что он забывает о преступных мерах предосторожности; я трепетала; я наотрез отказалась исполнять то, чего от меня хотели. Так обстояло дело, когда к моему соблазнителю приехал молодой ученик, привлекательная внешность которого показалась человеку, раздраженному моим отказом, подходящим орудием для победы надо мной. Оказалось, что это тот самый юноша, которого я видела в В*** и который с тех пор занимал мои мысли. Мой соблазнитель поспешил попросить родителей этого юноши, чтобы они отпустили его в учение; причем он, конечно, имел в виду воспользоваться им для осуществления своих замыслов в отношении меня. Добавлю, что он уже не раз прибегал к подобной интриге. Как только юноша переехал к нему, мой соблазнитель стал применять другую тактику; он начал рассказывать мне о том, что многие выдают своих любовниц за простоватых молодых людей, которым они впоследствии покровительствуют.